[Aselet Reksavium]

Есть у меня на ролевых любимая игра, которую мы, наконец, закончили. Есть у меня два любимых соигрока, с которыми переживали просто.... всякое. короче. И именно с ними у меня получались самые блестящие игры (на мой субъективный), без них не то пальто вообще.
С одним из моих любимых игроков эту игру мы играли несколько лет. По одному посту за полгода-год. В общем. Ура. Моя безумная мысль "а давай сыграем по Бергману?!" прошла на ура. Хочу еще.
теперь думаем сыграть молодого Ринаха (моего любимого короля Неблагого) и его коня-келпи (соратника, который его на досуге чуть не съел, мудрость великого болота хД)
Короче, я решил перетащить "Эндшпиль" сюда. Для себя в первую очередь


Король - это я. Первый пост мой, дальше по очереди. Так как текст длинный, некоторые посты разбиты на несколько частей.



Время и дата: 11 век. (имеет место быть сильно романтическое альтернативное видение и искажение исторических фактов во имя славы игры)
Декорации: Феодальная романская Шотландия. Замки и приморские окрестности.

Краткий сюжет:
Шах и мат, Генрих рад -
Он король на белом коне:
"Как всегда, при дворе
Равных нету мне!

И настал тот момент,
Что врагов вроде бы нет,
Он тогда Смерть позвал...

Герои:
Руэридх Красный Король.
"Короткий сон убил восход, и в душу зло заносит ветром." (с)
Белая шахматная армия.

Смерть.
"Что скрывается под черной хламидой?" (с)
Черная шахматная армия.

@темы: творчество

Comments

[Aselet Reksavium]

Я стал королем, когда мне было пятнадцать.
Хотя «королем», громко сказано. Нет ничего хуже, чем встать во главе людей, которые грызлись меж собой, словно бешеные псы, и пытаться объединить под рукой своей все враждующие нации. Это был крайне тяжелый век для нас. Норманны атаковали территории с севера и со сторон всех прилегающих островов, с легкостью отбирая земли кусок за куском, бритты и англо-саксы шли из низменностей, к нашим границам с Юга плотно подошли войска Англии.
И я стал королем.
Мой отец погиб не своей смертью, как и многие до него. Это было чем-то в порядке вещей, эдакой будничной рутиной, которой были наполнены дни наших женщин, прявших шерсть и окрашивающих ее в разные цвета. Престол даже имел свойство переходить не от отца к сыну, а к брату… или кузену… Или совсем разбавленному по крови родственнику. Я был… редким исключением из правил. Выжившим мальчишкой. То ли я был настолько хитер, то ли мне просто везло, и Господь хотел видеть меня во главе этого Ада, возлагая на меня надежды, что уж я-то не подведу, что я смогу защитить государство, по сути своей государством не бывшим никогда.
Я помню мою коронацию. Помню, как держал меч в руке. Помню, как клялся защищать свой народ ценой своей жизни! Я! Руэридх! Сын Ромериха! Я помню, как велика и тяжела мне показалась корона отца. Я не был глуп и не был самонадеян. Но. Никто в меня не верил, все считали меня слишком юным, неоперившимся еще птенцом, которому очень просто будет сломать хребет одним движением руки. Мой замок наполнили шептуны и предатели, тогда я даже счет потерял бесчисленным попыткам зарезать или отравить меня, а сколько засланцев было поймано… Кажется, даже в тюрьмах места уже не осталось в то время. И жизнь тогда моя показалось совершенно беспросветной, полной до самых краев огромной проблемой выбора и ответственностью принятых решений. Казалось, что я сойду с ума. Я старался, как мог. Учился. В полевых условиях постигал одну науку за другой, отец бы мной гордился, я знаю.
Только к моему восемнадцатилетию появился хоть какой-то проблеск. Я должен был жениться на дочери англо-саксонского короля, тем самым укрепив свои территории и заявив свои права на серьезное правление. Она была мила, свежа и белокура. Я увидел ее впервые на свадьбе и даже на какой-то момент почувствовал влечение и видел наше совместное будущее. Даже предположить мог приблизительное количество наших детей, совершенно точно бы обладавших моей статью и чернотой волос и ее грацией с нежным голубым цветом глаз. Но наше счастье погибло не начавшись. Ночью, после празднества, моя супруга кинулась на меня дикой кошкой с кинжалом. Мы даже до постели не дошли.
Я ее убил, вонзив ее же кинжал в гнилое сердце. Она даже не была дочерью англо-саксонского правителя, а простой куклой, предназначенной для таких грязных дел.
Тогда я понял, что игры в доброго правителя с чистым сердцем кончились. Понял, что даже в благих намерениях людей скрывались злые помыслы. Кругом предатели! Темные блудливые умы! Они хотят войны? Они ее получат. За три года относительного мира я скопил достаточно сил, чтоб рукой своей направить все армии на Юг. Почему на Юг? Потому что с норманнами воевать было совершенно бесполезно на данный момент, да и я решил отомстить за это покушение. Я заставлю их умыться в собственной крови и сам умоюсь в ней. Говорят, что кровь врагов – дивное средство для сохранения, как юности, так и приумножения собственных сил. Они получат свою войну. Я установлю такие границы, такую дань, которая им в страшных снах и не снилась! Я пожгу их деревни! Я порублю их скот и людей!
Тогда я из мальчика превратился в мужчину. Вышел в зал, в котором все еще продолжалось веселье, не озаботившись ни на секунду тем, что был с головы до пят обрызган кровью «жены»… И перерезал глотку лживому саксонскому послу. А потом мои люди перебили всю их свадебную делегацию.
На следующий день мы уже шли воевать.
И это было славное начало установления моего государства. Великого государства.
Тогда я стал истинным Королем.
***
Шел долгий и сложный одиннадцатый век. Воцарилась феодальная раздробленность, и в каждом углу было по королю. К небу возносились шпили и стены мрачных замков, с окнами-бойницами и неприветливыми стенами в несколько метров толщиной. По дорогам было опасно ходить. Опасно даже имя свое было называть. Шли бесконечные войны за право владения этими землями. Каждый клочок, каждый дюйм был ценен в этой войне. Земля тонула в крови павших, в крови королей и их сыновей и дочерей. И казалось, что все это действительно будет бесконечно, и никто из потомков не увидит в этих пределах ни процветания, ни мира, ни счастья.
А потом появился Руэридх, прозванный в первые годы своего правления Юным. Он действительно был, пожалуй, слишком молод для этой страны. Пятнадцать лет – не тот возраст, который может выдержать все тяготы феодальных и национальных войн. Но со временем Юный Король показал свои длинные острые зубы дикой собаки. Шептались, что разум его помутился от какого-то горя. Какого – никто не знал. Впрочем, слухи поутихли, когда во всей своей красе блистал Камень Славы Руэридха. Он давил отряд за отрядом, войско за войском, гнал захватчиков с земель, как архангелы гнали демонов из Рая. Его лик был светел, а взгляд ясен и яростен. Мужи им вдохновлялись, а девы влюблялись. Со временем он очистил исторические земли своих предков от всех пришельцев. Установил порядки, законы, поборы… Казалось, что вот оно – равновесие. Дождались. Но… Юному Королю оказалось достигнутого мало, он подсобрал сил и двинул войска в разные стороны, теснить норманнов на севере и пришлые народы на юге, отбирая у них уже их территории, провозглашая себя королем и требуя присяги. Руэридх погряз в войнах. Никто причин тому не знал, но снова пошли шепотки, что он слишком несчастен, чтоб вести спокойное правление. Старики поговаривали, что такими дорогами король сойдет с ума. И ведь, правда. Руэридху, как оказалось, нравилась война сильнее, чем можно было вообразить. Нравилась настолько, что больше ничего его не увлекало, ни женщины, ни вино, ни игры… Он не видел смысла более ни в чем и был увлечен маневрами и армиями, как ребенок, который чрезмерно и слепо любит первые игрушки. Он шел все дальше и дальше. И постепенно освободительные войны превратились в нечто страшное. Он давил любое племя, любую нацию, любую деревню, выказавшую хоть как-нибудь недовольство, он на дух не выносил лордов и вассалов, чье богатство было больше его, не любил феодалов с сильными армиями, которые могли угрожать его трону. Каждый месяц он выбирал себе новую жертву и шел на нее войной. Для него без побед счастья не было нигде. Реки крови и стоны боли стали для него наслаждением и приятно будоражили кровь.
Душа от одиночества и бесконечных предательств дала трещину, сил не хватило ее залатать, и Руэридх стал разлагаться и гнить сердцем, все глубже погружаясь в греховную суть бесконечной войны. Он постепенно стал безумным тираном, жаждущим сражений и соревнований, которого слишком боялись, чтоб скинуть. Он перестал быть Руэридхом Юным. Теперь он звался "Красным Королем". Непредсказуемый, агрессивный, воинственный, вездесущий, везде ищущий себе новый вызов. Он был Дьяволом в плаще с кровавым подбоем и руками по локти в крови, разбившем и одолевшим всех, кого хотелось растоптать и покорить. Он одолел действительно всех, кого хотел. И всего лишь за несколько лет. Более врагов не остались, в этих пределах не стало такой силы, что могла хоть как-то угрожать.
Становилось скучно. Тюрьмы были полны его врагов, обреченных на вечное заточение. Что с ними делать? Оставлять их в тюрьмах, пока кости добела не будут обглоданы крысами? Так неинтересно. И для продления агонии своих врагов Руэридх придумал забаву.
Какую?
Ранее было сказано, что Руэридх не был привязан ни к каким слабостям, помимо войны, это не совсем так. Была одна… Игра. Она была тактическая, сложная, сравнимая с искусством и полотном Войны. Руэридх на беду своему королевству, полюбил индийскую забаву, плотно внедрившуюся в арабские земли и впоследствии привезенную какими-то купцами на острова. Игра называлась «шатрандж». А на континенте ее потом назвали «шахматами». Красному Королю она понравилась. Свободные от войны дни и ночи он проводил за изучением этой игры. Он запоминал движение каждой фигуры по деревянной доске, инкрустированной драгоценным перламутром. Помнил, сколько клеток было на игровом поле. Помнил линии каждой из фигурок, искусно вырезанной из кости. А сколько он придумал алгоритмов, сколько стилей и видов всевозможных побед…Вот в этой игре и заключалась «новая забава». Теперь высокородным пленникам Руэридх предлагал поиграть с ним в шахматы. Приз был довольно простым: если пленный победит – его отпустят с достаточной суммой денег, чтоб прожить до конца своих дней, если же нет – то его ждала казнь. Тогда-то Руэридх и стал известен, как искусный игрок в шахматы, непобедимый и хитрый. Никто так и не покинул его тюрьмы. Все проигрывали Королю в его безупречной игре белыми. За несколько месяцев соперников не стало, все головы сушились на пиках. И вот тут короля и обуяла черная тоска. Врагов нет. Соперников нет. Воевать пока что не с кем, поиграть на смерть не с кем, он даже всех своих советников успел истребить в своем стремлении быть первым… быть… победителем во всем. В его душу зло заносило ветром, ему стало казаться, что блеск его славы потускнел, что под слоем пепла скрылись времена его триумфа.

[Aselet Reksavium]

Король злился и тосковал. И от безделья и праздности его голову стали посещать безумные мысли. Неужели он так и просуществует? Будет влачить свою долгую жизнь, как толстый, потерявший хватку правитель? Он был еще слишком юн, чтоб думать о смене политики, кровь была слишком горяча. Вот он и метался по тронному залу, а алые полы его плаща стелились за ним крыльями. (к слову сказать, король почти не чтил клановых традиций своего народа и предпочитал одеваться, как воин. Всегда в кольчуге и норманнском боекомплекте). Обветренные ладони впивались в волосы. Казалось, что голова сейчас лопнет от безысходности! С кем воевать? С небом? С адом? С Европой? С кем из великих сил сыграть свою игру.
Хм.
Шаг остановился. С… кем… из… великих?
Нет, с Раем или Адом бессмысленно воевать. Руэридх даже толком ни во что из этого не верил. А если и верил, то, пожалуй, только в одно. В Смерть. Один-единственный, истинный Бог...И раз для него была только одна Великая сила, то почему бы… Остатки рассудка моментально зашевелились в его голове, взывая к тому, что это безрассудно.
Стой.. Стой… Стой! Не надо, это ведь все чушь и басни. Как будто Смерть явится к тебе и будет с тобой играть. Но ведь все исторические и религиозные трактаты гласят, что искуснее Смерти нет никого! Во что бы она ни начинала играть. Не тебе тягаться со Смертью… Да даже если и тебе, то зачем?
А хороший вопрос, кстати. Зачем. Что за цель? Бессмертие? Господство? Богатство и слава? Наверное, ни то, ни другое, ни третье. Но быть Королем, победившим Смерть… Быть тем, кто смог одержать победу над тем, кто не знает себе равных в борьбе… Оооо! Это был бы самый лучший подарок для Руэридха за всю жизнь! Гарант его власти и силы! Мировая и религиозная история его точно запомнит, и имя его никогда не истлеет. Тщеславие и гордыня заиграли в нем всеми красками, рассудок не мог в нем одолеть греховность души, и королю не составило труда, запытать пару клириков и колдунов, потрясти за шкирку священнослужителей, найти древние тайные свитки, книги, заклинания, узнать, как ими пользоваться.
И в скором времени все было готово. Доска лежала на столе, мерцая отполированной поверхностью в пламени факелов и свеч. Фигуры были расставлены по своим клеткам. Даже бокалы с вином стояли. Дело за малым. Спеть заклинание, надымить травами и расчертить кровавыми символами свои покои.
- Явись предо мной! Я знаю, что рано или поздно настанет и мой час! Но я хочу бросить тебе вызов, пока у меня есть силы! Я хочу сыграть с тобой! Явись предо мной, Смерть! Заклинаю, повелеваю, призываю! Явись передо мной Ангел Смерти!
Грохнуло, сверкнуло, пламя свечей и факелов на секунду затрепетало…
Но лишь на секунду. Когда момент прошел, Руэридх все еще стоял один посреди своих покоев.
И чувствовал себя обманутым и уязвленным в самое сердце.
- Появись, Смерть! Или ты трусишь?! Боишься смертного?! Знаешь, что я выиграю?! Или тебя просто не существует, и все твое величие и могильный холод лишь сказки для маленьких детей?!
Король был разочарован, его трясло от злости.
Неужели в мире не существует ничего зримого из того таинственного, что правило смертным миром? Неужели этот пьедестал славы победы над чем-то неподвластным человеку будет ему недоступен? И останется навсегда лишь мечтой?

[Aselet Reksavium]

Далее пост Смерти

[Aselet Reksavium]

Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым мертвенным серебром. Было тихо, лишь ветер, вечно дующий в этих местах, заставлял вершины сосен еле слышно шептаться. Ветер дул всегда в одном направлении – с гор. Соленый от крови, едкий от дыма, он разносил на многие мили тревожную весть: в Королевстве Альба – война. Эрлы саксонского короля, Эдуарда Исповедника, снаряжали войска. Нортумбрия вставала в копье. Даже кэрлы, крестьяне-общинники, оторванные от своих земельных наделов, гайд, обязаны были вооружаться и вслед закованной в броню рыцарской армии неровным пешим строем идти на пиктов и их короля –Макбета. Морея, одна из тридцати двух провинций королевства, была самым лакомым куском. Последний оплот давным-давно канувшей в Лету Римской империи, она была строптива, непокорна и богата на плодородные земли. Макбет-король, по слухам, считал себя непобедимым правителем – в священном Риме Папа даровал ему свое божественное благословение. Первый после бога и первый среди равных…. Ему ли было страшиться англосакских псов и варваров с севера – датчан, пригретых при дворе Эдуардом? Власть мормера была неоспорима – не земное, но небесное войско стояло на стаже границ Морея.
Ветер дул с гор. Война приближалась. Земля захлебывалась огнем и кровью.
Тогда, в этом 1054, Она впервые встретила его. Но не на поле брани, как можно было ожидать, не в пылу сражения с англами, саксами и валийцами, а в тронной зале замка Стерлинг, построенного на вершине Замкового Холма. Каменная цитадель, выбитая в монолите горных пород, неприступная крепость, хранящая дух величия легендарного Артура и рыцарей его. Множеством тайн был окружен этот Замок. Вереница событий, хитросплетение судьб, жизни и смерти – он видел многое. Тяжелые гардины, молчаливые портреты правителей, запыленные временем и забытые людьми вены Некроса – тайные переходы в толщи гранитных стен... Какой-то из них, один или же несколько, вел к Священному Граалю, что по легенде отпускал все грехи тварного мира и даровал вечную жизнь обладателю. Другой – к хрустальному гроту, где спал тревожным сном величайший колдун всех времен и народов, тот, кто смог заглянуть под покров вечности. Да, замок Стерлинг окружало множество тайн. И в ту безлунную зимнюю ночь 1054 к их числу суждено было добавится еще одной.
Он стоял в кругу поверженный тел, вращая вокруг себя меч. Невысокий, с мальчишескими тонкими руками… Пятнадцатилетний король, еще не знающий, что станет королем. Но Она - знала. Чадили факелы, звенела и пела сталь, устрашающе бряцали каблуки по узким пролетом винтовой лестницы – бом-бом - королевская стража спешила на помощь. Спешила – опаздывала – не успевала. Когда они ворвались в залу, все было кончено. Два короля: один –мертвый – на троне, второй – будущий – в изодранной красной тряпке поверх голого тела и с десяток обезглавленных трупов, советники, воины, прислужник-паж… Из смерти рожденные, в смерть ушедшие. Она – приняла их всех. И теперь по серой дороге перерождений им суждено было искать себе другую судьбу. Умереть там – чтобы родится здесь. И умереть здесь – чтобы родиться там. Нескончаемый круговорот.
Тогда, в 1054, Она лишь коснулась его своим дыханием. В черной копне волос змейкой свернулся серебряный поцелуй Её – плата за знакомство. Она знала, они еще встретятся. Этот мальчик, с жестоким и прекрасным сердцем воина. И эта девочка, с сотней тысяч лиц. Они – встрется. Но не сегодня.
Вбежала стража…Разжались пальцы, сжимающие рукоять тяжелого двуручного меча. Меч выпал из рук, плашмя лег в красное горячее месиво. Будущий король пошатнулся. Он был устал и изранен. Уже завтра на его бледный лоб должен был опуститься золоченый венец – символ власти – многим раньше, чем тело мертвого короля предали бы земле. Она – видела это. Она видела, кем он станет. И кем запомнят его.
Гримм скалил пасть. Анку точил косу. Нетерпеливо переминались с ноги на ногу скелеты лошадей, запряженные попарно в высокую телегу. Она - Морриган для этого времени – свирепая богиня войны – должна была спешить далеко на север, в Морею, туда, где затевался бой, славный праздник великой жатвы.
Второй раз они встретились спустя три года, в канун Белтейна. Народ славил Короля и супруг его, жег костры, приветствуя начало нового года. Смерть была рядом, но вновь лишь коснулась
Его, оставив на память еще одну серебряную нить в волосах, ожесточив сердце и укрепив дух. С тех пор они не расставались. Она следовала по его стопам незримой тенью и яростным призраком. Он делал ей щедрые подарки, затевал пиры во имя и во славу ее. Смерть была довольна. Из Руэридха вышел хороший король. Но еще лучшим из него вышел Жрец Смерти.
Кровь лилась рекой, гибли – тысячи. Повозка Анку давным-давно переполнилась душами. И-предвестник-с-косой едва успевал отвозить серыми дорогами их, умерших, на Тот Свет.
Смерть ликовала. Вооруженная копьем, она то и дело мелькала в самой гуще сражений, сеча направо и налево всех, кто попадался на Её пути. Её видели многие. Слух о том, что Руэридх заключил сделку с языческими богами, расползся по всему королевству Альба. Его боялись, его ненавидели. А он - не знал поражений.
Присоединившись к армии Малкольма, он стал тем, от чьей руки погиб Макбет в сражении при Лумфанане. Он покорил многие земли, лежащие к югу и западу от Стерлинга, снискав себе славу и имя Кровавого Короля. А когда земли кончились и кончились враги, воцарился мир и с норманнами, и с англами, он продолжил пировать в Стерлинге, не жалея своих, как когда-то не жалел врагов. Смерть была его спутницей и здесь. Юной бледнокожей девой она приходила в его покои, ложилась в его пастель, утешала, сулила славу многим большую той, что уже у него имелась. Так продолжалось вплоть до 1062. В тот год Король остался один. Смерть покинула его. Стерлинг превратился в пустыню.
«Ты был мне хорошим слугой. Прощай».
Отгорел закат. Полная луна облила лес зеленоватым мертвенным серебром. И Руэридх сошел с ума в ночь своего двадцати пятилетия.
****

Тронная зала была пустынной. Метались испуганные тени по стенам. Лица, обрамленные золоченным рамами картин, кривились толи от страха, толи от отвращения к безумцу, по доброй воле призывавшему Смерть. В воздухе пахло кровью и терпким ароматом вина, взращенного на континенте. Было очень тихо. В этой оглушающей тишине тяжелое дыхание Руэридха гремело весенней грозой. Его лицо в отсветах живого огня было похоже на переменчивую маску. Там было все: гнев, разочарование, отчаяние и мольба. Он был смешон, этот грозный король, в своем алом плаще поверх стальных лат. Он был жалок.
Взошла луна. Серебряный свет ее проник сквозь узкие стрельчатые окна, сгустился, принимая очертания фигуры. Она, фигура эта, была темнее тьмы и жарче самого яркого пламени. Черная на черном. В ореоле мертвенного сияния.
- Вильгельм Нормандский, - глухо произнесла фигура. – Герцог Нормандии и Король Бретани, твое время пришло. Иди за мной...
Налетел ветер, заметался огонь и… Ничего не произошло. Фигура шевельнулась. Казалось, она была чем-то озадачена. До Руэридха донесся шепот:
- Третий лунный месяц, новолуние. Марс в зените. Венера ущербна. Нептун под властью Плутона… Да что здесь вообще происходит? Ты – кто?
Нетерпеливо отбросив капюшон с лица, фигура шагнула вперед, в мановение ока оказавшись подле короля. Холодные пальцы Её впились в острый подбородок, задирая лицо правителя Стерлинга вверх. Она, Смерть, выглядела очень недовольной. Волосы белыми змеями вились в воздухе, норовя укусить безумца, что столь неосторожно помешал Ей. На белом высоком лбе пролегла складка, брови сошлись к переносице, губы кривило презрение.
- Аааа... Это ты. И что тебе от меня нужно? Кажется, я дала тебе уже все, что ты хотел. Власть и страх. Кровь и ненависть. Боль. Отчаяние. Проклятия. Каждая собака в Королевстве Альба знает твое имя. Им пугают детей. Ну, что так чего ты хочешь еще? Ру-э-ридх… Красный король.

[Aselet Reksavium]

Далее пост Короля

[Aselet Reksavium]

Он действительно сошел с ума. Довольно давно, даже раньше своего двадцать пятого лета. Такой последовательностью, как никто не мог сойти. Кто в здоровом состоянии души будет пировать со Смертью и упиваться кровавыми зрелищами в своих покоях, издеваясь над людской жизнью и ее тщетой? Кто украсит свой замок багровым цветом, считая, что это не столько отпугивает Даан-Ши и призраков, сколько просто цвет приятный глазу? Только сумасшедший тиран. Он ведь даже и не понял тогда, что произошло. Все было в порядке. Его боялись, его ненавидели, а король был лучезарным, непобедимым, молодым. Руэридх всегда был на коне, чувствовал себя уверенно в любой ситуации, не терял духа в любой стычке. Он ощущал себя… полнее? Как будто боги только ему улыбались, протягивали ладони, полные чудес и везения. Он вечерами ложился на свое ложе, рассыпая черноту волос по подушке, и не чувствовал себя одиноким, словно рядом была самая любимая на свете женщина… Самая искусная…Он видел сны с ее бледным, прекрасным лицом, слышал ее ласковый и нежный шепот, какой мог бы быть у его несуществующей жены, чувствовал прикосновения прохладных пальцев, которые усыпляли его своими неторопливыми жестами, перебиравшими смоляные пряди волос и плавно накручивающие на персты мягкие серебряные нити, следы большого горя. Нежные слова пением птиц, редчайших на земле, ласкали его сознание, суля славу, победу и нетленное величие. Он грезил этим голосом, мечтал, успокаивался. Это самая прекрасная Ши, верил он, преданная его непобедимости. А утром, восставая из грез, Руэридх снова был Королем и шел на свою кровавую жатву, чтоб вечерами и ночами нежный девичий шепот обещал ему славу и бессмертие имени. А потом все кончилось. В зимнюю ночь 1062-го года. Он опустился на ложе и не мог заснуть, Руэридх остался один. Его богиня, вдохновение и сладкое видение покинуло его, оставив только пепел сердца и клетку из каменных стен замка. Король теперь маялся каждую ночь, не мог заснуть и не ведал покоя, теперь с ним остались только бесчинства, рок и безумие. Руэридх не мог заполнить душу заново ничем, ему всего было мало, любой поход и забава не утешали его, не могли заменить этот шепот, который он так привык слышать. Все это тоже было причиной, что довела его до апогея его существования.
До этого момента.
Он один стоял в этой зале, высокий, для горца, нервный, бледный, резкий, похудевший от неприкаянности и извращенной греховности собственной души, жилистый, похожий на гончую. Под глазами пролегли глубокие тени, а на скулах была отчетливо видна улыбка черепа. Черные волосы только подчеркивали голубоватую бледность кожи лица. Пальцы, тонкие, жесткие, сжимались и разжимались. Эхо от чеканного шага и кольчужного звона отражалось от всех стен, пока Король нервно мерил размеренной поступью зал. Тридцать по длине, двадцать по ширине.
Тихо, темно, совсем не страшно. Только сердце мучительно корчилось в груди, решая, что ему тут совсем не местно. Оно рвало грудную клетку, стремилось птицей упорхнуть ввысь и вдаль, где страшно завывает ночной зверь и ухает сова. Но не от страха, не от переживаний, а от ожиданий. Неужели все маги и клирики обвели его вокруг пальца даже перед лицом Смерти? Неужели… они решили одурачить Короля?! Выставить его на посмешище?! Он этого не простит им никогда. Он казнит каждого шарлатана в Стерлинге и за его пределами с таким пристрастием, насколько это возможно. Он никогда не купится на такую удочку для простачков. Он и Смерть. Что может быть смешнее?! Только броситься грудью на кинжал! Крик, полный ярости сорвался с бледных губ, чуть позже заглушенный грохотом упавшего и грустно погасшего подсвечника. Шаг резко затих, Руэридх стоял у камина, смотря немигающим безумным взором на алые язычки, отражающиеся в его огромных глазах. Тени плясали издевательские танцы, а сердце с дыханием сливали свои неровные звуки с гудением камина, повторяя песнь о безграничной наивности Короля. Разум оставшийся где-то глубоко утверждал, что хватит бесплодных ожиданий, нужно было идти и снова по новому кругу пытаться заснуть, принимать раз за разом настойки лекарей, которым Руэридх ни на йоту не верил… Но он все не шел. Он все еще надеялся, хотя все внутри него кричало от смеси разочарования и гнева. Он проклинал Смерть, язвил, употреблял все свое злоязычие, но боги были редкостно глухи к той редкой мольбе, что сейчас возносил наивный Король.
- Неужели ты так и не удостоишь меня своим визитом, неужели так и не захочешь появиться перед своим самым верным жрецом… Я ведь все сделал правильно. Так, как надо…
Он шептал себе это снова и снова, как припадочный, не мигая, продолжал смотреть в пламя каминного огня, который медленно гас, уступая свои территории ровному спокойному свету полной луны. Длинные светлые пятна от окон расчертили пол, тени стали еще чернее и непрогляднее, кутая зал во мрак, вино в бокалах стало похоже на свернувшуюся кровь. Все говорило в пользу лекарств и сна, но Руэридх все еще стоял, упорно стоял, не шевелясь до тех пор, пока не взошел диск полной луны и не засиял своим драгоценным перламутром в узком пространстве окна. И вот… Лунный луч стал сгущаться, темнеть, преображаться… Становилось страшно. Но страх был тем, что Руэридх мог выжигать из своего сердца одним жестом. Он, было пошатнувшийся и желавший сбежать, снова выпрямился и был готов встретить любую расплату за любое свое слово и столь дерзкий вызов непокорной бессмертной силы лицом к лицу. А тень принимала очертания фигуры человеческой, чернее черного, жарче жаркого, жутче жуткого и озаренная бледным мертвенным светом. Все же заклятье сработало. Сработало! Тень торжества мелькнула на остром лице Короля, но он молчал. Ждал. Не торопил события. Все же он не знал, точно ли это результат его заклятия, а не посторонний монстр, явившийся на зов отчаянной озлобленной души. И тут фигура позвала Вильгельма Нормандского.
Что?
Руэридх выгнул черную бровь. Он не знал никакого Вильгельма Нормандского, ни к Северу, ни к Югу, ни даже на Континенте. Это раз. И два. Неужели заклятье так отлично сработало, что оторвало Духа от своих рутинных занятий? Мило весьма. За глухими словами резко налетел ветер, сцепился в короткой схватке с тлеющим в камине огнем и… Ничего не произошло. Руэридх, конечно, напрягся. Происходила явно какая-то нелепица, необходимо прояснить ситуацию.
- Никакого Вильгельма Нормандского здесь нет. – только и проронил он своим шелестящим, неприятным голосом. – Я…
Но договорить он не успел, тень скользнула к нему, и пальцы, что холоднее самой лютой ночи в северных морях, впились в его подбородок, обжигая холодом до самой души и дергая наверх, заставив показать лицо и показывая свое. Вот она – Смерть. Дева с высоким красивым лбом, ледяными глазами, прозрачнее весенней воды, и белыми волосами-змеями. Она бы могла показаться прекрасной, если бы только не суровое и презрительное выражение, исказившее лицо. Руэридх смотрел на нее и не узнавал, не видел свою Ши, не видел прелестного видения, шептавшего ему сладкие речи, не узнавал ее и не понимал, что только о ее обществе так мечтал все это время. Он видел только рок, только Смерть в своем безупречном обличье.
- Я. – подтвердил он, когда холодные пальцы прянули прочь от его лица. Хм, а ведь казалось, что еще немножко и челюсть будет свернута. Некрасиво вышло бы. – Ты помнишь меня, Госпожа? Я премного польщен.
Он взвешивал каждое слово, обдумывал его так, как мог бы продумать книгочей, чтоб удержать то, что было всего дороже. А дороже всего сейчас был план. План победного или проигрышного эндшпиля.
- Да, ты помогла мне. Помогла мне отомстить, помогла завоевать всех, кого я хотел, многие даже шептались, что неоднократно видели призрака в Стерлинге и белую тень за моей спиной. Честно говоря, я даже подумал сначала, что все это сказки. А потом пошли гобелены с наверняка известными тебе изображениями… Я даже начал серьезно чтить Анку и Эзуса, принося щедрые жертвы. Но это все шелуха… Почему мне так пусто, Госпожа? Я не могу спать по ночам, вода не утоляет мою жажду, а от еды привкус тлена во рту, а тепло женского тела не радует меня. Что я еще хочу? Я хочу, чтоб это прекратилось. Возможно ты сочтешь мои слова дерзкими… Постой! Я не за тем тебя призвал, чтоб описывать свои мытарства.
Безумный взгляд сверлил бледную жуткую фигуру.
- Ты все равно не можешь уйти, пока я не разорву действие заклятья. – любезно сообщил он, снова начав мерить шагами зал, обходя Смерть кругом. – Ты страсть, как любишь веселье… У меня есть к тебе предложение. Я видел Анку, мне даже кажется, что мне недолго осталось жить, так ведь? Ну так вот… Ближе к делу. Вина?
Жест бледной руки указал на стол, где все было готово к партии, расставлены изящные костяные фигуры на прекрасной доске, вино в чашах…
- Ты ведь играешь в шахматы, я знаю. Я видел это на картинках в книгах, слышал в песнях. И слышал, что ты очень искусна. Но я не уступлю тебе в этом таланте, как бы ни дерзко и самонадеянно это прозвучало в моих устах. Я предлагаю тебе сыграть. И условием этой партии будет сделка. Тебе ведь интересно, не так ли? Я так же слышал, что ты никогда не можешь отказать себе в подобной забаве… - король улыбается, садясь за стол и пригубив вина. Ни тени страха, ни следа раскаяния.
Все шло так, как и могло идти. Он зажал две пешки в ладонях, белую и черную, и протянул их своей гостье.
- Так мы сыграем, или ты уйдешь, не приняв вызов самонадеянного смертного?

[Aselet Reksavium]

Далее пост Смерти

[Aselet Reksavium]

Она стояла, спокойно и решительно, наблюдала за ним с вежливым любопытством, склонив голову на бок. Черный капюшон Её опал, волосы разметались по плечам, легли притихшие, как тлеющее в горне пламя. По губам блуждала улыбка. О, сколько же раз за свой долгий век доводилось слушать Ей восторженные речи безумцем. Уж и перечесть – сколько. Вечная и не рожденная, Она была чуть ли не древнее всего этого мира, что спал на собственных же обломках сном младенца, убаюканного колыбельной времени. Она была сутью Его, началом и концом Его, и, Боги, как же Она… устала.
- Угомонись, Король. Ты меня… утомил….
Кровавый круг жадно скалился на потертых плитах, будто отпечаток зубов Гримма. Каминные отсветы игрались с тенями, то оживляя их в причудливые очертания неведанный монстров, то упокаивая в извечной тьме. Это было завораживающее зрелище, подобно танцу лунных фрей на пустынной дороге или полету Дикой Своры в канун Самайна. Звенья одной цепи, умирание и воскрешение, извечный циклический порядок вещей. А Руэридх…. Он был слишком слеп в своей эгоистичной жажде обладания миром людей, и в слепоте этой не видел ничего дальше собственного же носа. А может просто не хотел замечать – слишком страшно, слишком непознанно, непостижимо и слишком неподвластно его хрупким рукам, уже тлеющим изнутри. Прах к праху, кость к костям… Он продолжал нести чушь – Смерть скучала. Какие-то игры, какое-то веселье, стенания и обвинения. Смешно, Руэридх, смешно. Ты даже не представляешь себе, король, на сколько. Как будто ты, Руэридх, никогда еще… не умирал. Как будто ты, Руэридх, мог жить вечно.
Она неслышно скользнула вперед, шаг один, второй и третий, подол хламиды упал, шелестя, на границе кровотока застывшей реки. Она присела, вытянула руку, унизанную тонкими кольцами веточек бузины и рябины. Круг яростно вспыхнул, потянулся к ней всем своим естеством. То была душа, запечатанная волей нерадивого идиота, что на полном серьезе возомнил себя Волхвом, избранным. Пламя в камине взметнулось. В страхе задрожали огоньки факелов, зачадили. Смерть, резко вскинув голову, пересеклась взглядом с Королем.
- Так ты утверждаешь, что поймал меня в ловушку, смертный? Ну так смотри… Смотри внимательней, чего стоит твоя клетка.
Пальцы Её сжались в кулак. Замок тряхнуло. Задрожали стены, с потолка посыпались пыль и щебень, и подле ног короля пролегла глубокая трещина, из которой пахнуло смрадом. Смерть задумчиво отряхнула ладони. Круга – как не бывало.
- Теперь-то, надеюсь, понимаешь? Все попытки твои удержать меня против моей воли подобны лаю собаки. Ветер носит, воздух сотрясается, а толку нет никакого. А все почему… ты – ничто против Вечности.
Сказав это, она поднялась с колен. Нахмурилась - подол хламиды окрасился к алый, будто маленькие языки пламени отпечатались вразнобой на черном полотне. А где-то там, на небесном своде, появилось еще одно созвездие, которое будущее поколение людей нарекет Большим Псом. Как символично-то, а. Смерть рассмеялась. Запели, веселясь, колокольчики-светлячки. Закружились в хороводе толстые снежные мухи, слишком чуждые для белтейна-месяца. Поведя плечом, она скинула с себя тяжелый накид ткани, встряхнула головой, вздохнула с облегчением и… переменилась. Не чуждое всему сущему Божество стояло посреди залы теперь, но юная дева в струящемся серебром платье. Красивей ее и не сыщешь…
- Ты, Король, совершил за раз несколько ошибок. Первая – оторвал меня от дел моих. Но ошибка эта поправима, время надо мной не имеет власти. Я вернусь в тот же миг, в котором и должна была быть. А вот вселенная спасибо тебе не скажет. Она страсть как не любит перешивать полотно судеб… Вторая твоя ошибка в том, что ты удумал, что надо мной у тебя есть власть. Но вот скажи мне, король, что стоит мне сейчас воротиться назад в прошлое и сделать так, чтобы ты, король, вообще не родился. Думаешь, не смогу?
Легкая и невесомая она подскочила к Руэридху, заглянула в глаза ему своими, искрящимися лукавством. Она смотрела на него, и, в то же время, сквозь него. Это как видеть один и тот же предмет с трех разных сторон, находясь одновременно с этих трех сторон, но при этом самому оставаться в одном месте. Имя ему – Нигде. Будь в ней чуть более человеческого, она могла бы сказать, что испытывает к Руэридху сочувствие, несмотря ни на что. Какие планы и какое исполнение... В принципе, ровно так же, как замысел Хаоса Изначального по созданию людей и сами люди. Зло и добро должны были занять свои игровые позиции на шахматной доске. Но... Зла не было, было смирение. Да и добро было...не добро, так, жалкая попытка оправдать собственное никчемное существование в собственных же глазах. Душа человеческая так слаба, так хрупка, так наивна. Продать душу? К чему столь изощряться, когда можно просто вытащить ее наружу, кинуть в мир, голую, беспомощную, одинокую. А можно... Можно по-соседски войти, отодвинуть в сторонку, закрыть в кладовке разума, чтобы самому встать у руля и вершить деяния с помощью рук чужих. Ровно так, как случилось с этим мальчиком.
Рассмеявшись, Смерть тихонько прикрыла губы ладонью. У Руэридха никогда не было выбора. Все, что делал он когда-либо, было волей древних богов. А сейчас, когда Время богов этих подходило к концу, короля ожидало лишь безумие в ласковых объятиях смерти.
- Смотри, Руэридх, ЧТО я могу с тобой сделать…
И короля накрыло видением: вот он, маленький и беззащитный, лежит, свернувшись в клубок, в теплом и уютном коконе. До слуха его доносится ласковый голос матери, и иногда он чувствует, как большая мягкая ладонь гладит его по голове. Ему кажется, что он счастлив. Его любят. Его ждут. Там, снаружи, его считают самым дорогим сокровищем. Сын, наследник, долгожданное дитя, зачатое в любви. Он думает, что раз уж там его ждут, все будет обязательно хорошо. Но, внезапно, случается… страшное. Он не понимает, что с ним происходит, но в один момент ему становится трудно…дышать. Кислород перестает поступать через трубку. Он начинает биться, он кричит, толкается, подает знак матери, чтобы та – спасла его. Но ничего не происходит. Кислорода все меньше. Теплота вокруг медленно пропадает, на смену ей приходит странный и неправильный холод. Он больше не слышит ласковый голос, не чувствует доброй руки, только пустоту и страх. Он – заперт. Он в ловушке смерти. Он, не знающий еще что значит Смерть, отчетливо понимает, что обречен. Живой, он умирает в животе своей мертвой матери, так и не родившись на свет.
- Так и было, Руэридх… Вернее – так могло быть. А ты говоришь…. Шахматы, - холодная ладонь Смерти нежно смахнула проступивший на лбу короля пот. Она привстала на цыпочки, губы ее коснулись его губ, стирая наваждение и даруя надежду, как это уже было не раз. Она прильнула к худой его груди, в которой колотилось загнанное сердце, погладила успокаивающе по спине, как ребенка, напуганного ночным кошмаром. А затем отстранилась, отступила, беспечная, отбежала прочь, подхватила чашу с вином, приготовленным для нее, отпила, посмаковала, да и села на высокий стул, в задумчивости проводя кончиками пальцев по краю деревянной доски, где должна была начаться величайшая битва, из всех возможных, придуманных.
- Мне, знаешь ли, интереснее играть людьми. Это, по крайней мере, имеет хоть какой-то смысл. А ты… ну вот что можешь ты мне предложить взамен, о мой глупый друг? Что захочу я, возьму и так. Жизнь твою, душу твою. Но ты… так... упрямо хочешь сыграть… Ну, что же… Пусть так и будет. Но, Руэридх, запомни сейчас одну дивную вещь: в конце пути ты будешь умолять меня о смерти. А я – подумаю, даровать тебе спасение или - проклятие.

[Aselet Reksavium]

Далее пост Короля

[Aselet Reksavium]

Она сжимает пальцы, обжигает взглядом, и все рушится. Древние стены замка тряхнуло, будто он вовсе не каменный, а сделан из соломы, откуда-то сверху посыпалась крошка, пол загулял под ногами, разойдясь в стороны трещиной шириной с ладонь рослого мужчины, легкие сперло спазмом от недостаточного вдоха, так как ноздри были полны жутким смрадным запахом какого-то непонятного гниения. Миг, и круга как будто и не было никогда. Его сожгло. Стерло. Это было страшно. Все выходило из-под контроля. Руэридх, получается, ни на один крошечный миг не был хозяином положения.
И он самую малость прозрел… Что же он наделал? Все, что могло бы быть страшнее и ужаснее сейчас меркло и отступало на задний план. Какой, к чертям собачьим, Ад и бесы в нем, если есть вещи и хуже, как, например, эта ситуация. Смерть пришла, понимание этого факта все же трезво теперь принималось. Она пришла. Но… Но, что пошло не так? Он ждал мрачную старуху, высохший скелет и прочие кошмарные многоглазые и многорукие произведения Древнего Мироздания, которые покоряются чужой воле и действуют точно по описанным в древних книжках сценариям, а перед ним было что-то совершенно иное, существо с красивым ликом, высоким лбом, который совершенно очаровательно морщился в раздражении. Существо не слушалось заклятия. Это было страшнее. Руэридх привык к историям, что все самые прекрасные существа после игр со смертными очень внезапно показывали свои длинные острые зубы. А бабки еще и стращали, что эти самые наипрекраснейшие создания королевства Рая, Ада и Зеленых пределов настолько жестоки, что человеческой фантазии не хватает для описания их зверств. «Они до апогея наслаждаются ужасом человечьим», - говорили они, - « Они испытывают некое фанатическое к нему влечение, а после, когда время игр со смертной сущностью им наскучит, украшают себя внутренностями еще живых своих жертв…». На какой-то миг плотная стена безумного отчаяния отпустила было сознание Руэридха, на какой-то момент ему стало снова лет десять от роду, или даже меньше, король испугался, искренне, на потеху Смерти, и он даже готов был отпустить все, прервать все, повернуть обряд вспять. Но… Но… Разве это было возможно? Смерть можно увидеть лишь единожды, и за ее вызов плата была бы непомерно велика, вероятно, даже для всех пределов Стерлинга. И еще не давал покоя вопрос: Как же все это? Как же миг ликования и восторг от игры?... И, проснувшийся было, разум его гаснет.
В его жизни после этого не будет никакого смысла, поэтому ему нечего бояться и нечего терять. Он не отступится, не опустит голову, что сделано, то сделано. Назад дороги он для себя давным-давно не видел, если задуматься хоть на секунду. Поэтому… Поиграем.
А что же Смерть? Она говорит, говорит и говорит свои краткие отрывистые фразы, в которых он слышит эхо ждущей его вечности, уже опутавшей его почерневшее сердце своими щупальцами и опустошающей его до самого дна. А потом меняется на глазах, жуткая хламида падает с точеных плеч, а звонкий смех обласкал мелодичным перезвоном не так давно трясшиеся стены древнего замка. Теперь в зале не стало прекрасных, но кошмарных в темноте своих одежд призраков, теперь было только видение все той же невероятной красоты, только стократно помноженной. Улыбающаяся Смерть в серебряном платье, материал которого распознать и невозможно было. Что это? Роса? Алмазы? Слезы матерей? Смеющаяся Смерть с прекрасным ликом, от которого светло, как днем, без всяких факелов и свеч. Какая ирония. Руэридх все еще молчал, нервно сжимая и перекатывая во взмокших ладонях своих костяные фигурки. Она играет с ним? Чего ждет? Серебряный, как ее платье, звук ее голоса пыткой, равной по силе каленому железу, вливается в уши, заставляет кровь далеко отхлынуть от белого лица короля. Ну да, конечно, как он мог упустить, что во власти Смерти сейчас и сию секунду разобраться с самонадеянным смертным и кинуть его душу в бездну задолго до подвигов ратных. Он невольно дергается, невольно ступает назад, цепляясь железной хваткой сухих пальцев за край прекрасного резного стола, где невероятной шахматной партии ждет доска, инкрустированная драгоценным перламутром и серебром, смотрит на Ту, что теперь так близко.
Да, конечно, Ты можешь сделать так, чтоб я никогда не увидел ни света белого, ни неба синего, и не услышал бы ни одного родного мне голоса.
Но он молчит, смотрит в опаловые глаза напротив. А она… Она так близко, луноликая богиня, только руку протяни. Какой же это все обман, какая шутка, про жуткий лик смерти в виде черепа… Так и хочется разжать пальцы, уронить белую пешку на пол, чтоб она со стуком укатилась куда-то, и коснуться этой невероятной кожи, которая, казалось, могла сравниться с мягкостью диковинных тканей, никогда невиданных Руэридхом. И он вроде бы уже решился, околдованный этим лицом и цветом волос, когда перед глазами почернело, а ушей коснулся нежный шепот: «… что я могу с тобой сделать…»
Смотри… Смотри, гордый король.
Конечно, он ничего не видит и не слышит, он понимает, что он не рожденный еще младенец, жизнь внутри жизни. Он слышит свою мать и, не зная ее, уже так любит. Он снова поддается мороку счастливого воспоминания, которого ему никогда не вспомнить больше, никогда не воссоздать перед глазами своими и не воскресить на прикосновениях пальцев. Он счастлив. Счастлив непомерно. А потом… Потом все закончилось. Становится трудно дышать, король понимает, что своими же пальцами царапает себе грудь и горло, пытаясь словно достать до гортани, расправить сжимающиеся и горящие без воздуха легкие, из широко распахнутых незрячих глаз льются слезы. Он умирает. На самом ли деле или это все просто бред разума в руках Смерти? Нет, наверное, на самом деле. Ему становится тесно. Он снова ничего не понимает, утроба ль матери его хоронит, или это стены замка сжимаются? Кошмар длинною в вечность.
Когда к нему вернулась способность видеть, он понял, что невероятно замерз, что не может разжать впившиеся в стол пальцы, что он едва стоит… Что из глаз его слезы все еще льются, а на челе холодный пот. А сердце колотится бешено, как у загнанного и обреченного зверя. Он почувствовал себя совершенно седым и старым, разбитым и никчемным. Слабым. Тленным. Прахом. А Она? Она его целует, забирая свой морок с собой. Ее теплые губы согревают измученное и засушенное сердце, расправляют побитые крылья надежды. И Руэридху даже показалось, на какой-то краткий момент, сравнимый с падением звезды, что он знает этот поцелуй, потому что уж слишком знаком ему вкус этой надежды, что затрепетала пойманной птицей в клетке из ребер. Слишком знакомо ему это объятие, которого у него в жизни никогда не было, знакома эта ласка тонкой ладонью по спине. Но… Он моргнул взглядом и ощущение пропало. Ему всего лишь показалось… Так же как и тысячи тысяч раз до этого. Просто наваждение и обман. Все обман. Не может быть нежной Смерти.
- Я сказал… шахматы. – повторил он голосом, неприятно и грубо отразившимся от стен, после нежного перезвона серебристого девичьего голоса. – Ты могла бы это сделать, моя Королева… Но не сделала бы. Согласись, что хоть в какой-то мере я для тебя веселее и привлекательнее живым… чем мертвым. Особенно теми полями сражений, которые Ты убирала и собирала щедрое тебе воздаяние.
Прозрачными глазами он следит за Ней, за беспечной, как девчонка лет тринадцати, невольно любуется ее станом и жестами, смотрит, как пробует Она вино, как смотрит на доску. Он все же думает, что чувствует ее интерес, он уверен в этом. А раз уверен, то это не способствует проявлению здравого смысла. Король разворачивается и ставит две фигурки на расчерченное поле, две последние пешки в этой партии.
Движением пальцев разворачивает к себе белыми фигурами, обозначив свой выбор.
Белые ходят первыми. Белая кость в руке Темного Короля. Черная кость в руке Луноликой Смерти. Еще одна забавная ирония. Руэридх отводит свой тяжелый взгляд от своей собседницы, скользя им неспешно от фигуры к фигуре по стройным рядам своего безмолвного войска, проводит ладонью над каждой, словно Бог этого маленького мертвого мирка.
- Ты и сыграешь со мной. С человеком. Самонадеянным и маленьким. И поиграешь так, как пожелаешь, так, как не позволило бы мироздание. Как победитель ты сможешь распорядиться, чем хочешь. Если ты победишь. – улыбнулся он тонко. - Я развлеку тебя хоть ненадолго, пока не кану в вечность.
Холодные пальцы выбрали первого бойца.
- Пешка ходит. Е2 на Е4.
Ну что же. Поиграем.

[Aselet Reksavium]

Далее пост Смерти

[Aselet Reksavium]

Аннон не спроста прозвали Потусторонним миром. Здесь никогда не светило солнце, никогда не всходила луна на крутом своде неба, не мерцали звезды, не распускались цветы, не пели птицы и даже ветер, лукавый странник, не заглядывал в мрачный чертог предводителя Дикой Охоты – Гвина ап Нудда. Сам он, когда грань миров была толще крепчайшей стали, когда молчал рог и грозный змей бездны Адданк мирно почивал у остова преисподней, восседал на троне из человечьих костей, закутанный в туман с грозными всполохами алого пламени. На высоком лбу его красовалась корона, рука сжимала тугой золоченый лук, разивший без промаха как живых, так и мертвых. Мой прекрасный и ужасающий сын, он заранее знал, где и когда суждено погибнуть великим воинам. И если я, аватара Судьбы, лишь наблюдала за ходом смертного прозябания, вмешиваясь только в разгар величайших битв, когда выбор, кому жить и нести в свое земли весть о победе, а кому сгинуть в безвремении поражения, был отдан Великой матерью на откуп пяти моих ипостасей: Нимэйн – безумию, Бадб – неистовству, Маха – разрушению, Фи – злости и Морриган – кровавой жатве, то он, Гвин ап Нудд, имел такую власть, что в шесть отведенных ему ночей Калан Гаэфа – вне времени и вне пространства – мог уничтожить весь Тварный мир, переписать историю набело – только захоти он того. Страшное для людей время: распахнуты Врата Аннона, раскрываются Сиды Дивного Народа, кладбища и могилы наполняются жизнью. Из северных гор, из сердца лесов Калледона и Годдеу, из скалистого ущелья, которое люди зовут Котлом Кернунна, из тьмы, под пологом туманов, под рыдающий вопль, от которого сердца мужчин теряют силу, женщины выкидывают плод, сыновья и дочери теряют чувства, а все звери лесные, земные и морские становятся бесплодными - летела его призрачная армия, порождая страх, которого не стыдятся даже храбрецы… Именно он, Хранитель Серых путей, Крылатый ужас, Король-Охотник, был нужен мне, чтоб отворить проход в иную реальность. Иначе моя игра не имела смысла.
- Зачем ты пришла, Седая ворона? – усиленный эхом грядущего и утерянного голос его разорвался в вековечной тиши подобно воплям сотни фоморов, обреченных на гибель от стрел и мечей моих названных братьев и сестер. – Не помню я дня после пленения прекраснейшей Крейддилад, когда бы вот так стояла бы ты пред моими очами. Неспроста это.
- Сын Нудда и Дон, ужели в чертогах своих ты позабыл как следует встречать мать свою, что породила тебя на поле величайшей из всех браней?
Мой рот кривился волчьим оскалом, хлестали недовольные косы-змеи, дай им я только волю, они тотчас же оплели бы тело Охотника, выпивая из него божественный сок. В руке Гвина дрогнул лук, тренькнула тетива… Мы оба знали – ни я, ни он не в силах причинить вред друг другу. Не-живые, мы были лишены блаженства смерти и ее священного покоя, как и последующей чреды перерождений. Это была плата за его жизнь и за спасение моего несчастного народа. И это была истинная причина его ненависти ко мне.
Я помнила тот далекий день, как будто он был вчера. Великая война шла между Туатха Де Данаан, что пришли толи с юга, толи с севера, и скорбными детьми Хаоса…Моря пылали огнем, дрожала земля, извергались вулканы, стонало расколотое небо. Мир умирал – но никто не желал признать за собой поражение.
Три брата было у меня: Балор-ужасный, величественный Элатхан и златокудрый Брес, все три были убиты. И не было ни конца, ни края мучениям этим. Я была слаба и изранена, свет мерк перед глазами, рука не держала меч – когда явился он, блистательный Аргетлам. Первый сын Дану, бог войны, король и полководец. В его руке сиял непобедимый Меч Света, чей удар нельзя было ни избежать, ни отклонить. Он посмеялся надо мной, лежащей в грязи, унизил меня словом, но убить не успел. Могучий воин Сренг из племени Фир Болт отрубил занесенную руку – кровавая жижа поглотила и ее и Меч. Тень Нудда упала на нас, и я исторгла из чрева своего дитя, которого нарекла Гвином. Кровь Аргетлама стала мне водой. Испив ее, я была признана детьми Дану, никто более не видел во мне ужасного фомора и имя Королевы Дон кануло в веках. Я стала Морриган, я стала Фи, Бадб, Нимэйн и Махой. И вороном воспарив над сечей я принесла победу Туатха Де Данаан. Но и племя мое не сгинуло без следа – отныне и вовек им суждено томиться во тьме Потустороннего мира, который охраняет ужасный сын мой и свора диких призрачный псов – его верных слуги и спутники…
- Мне нужен Рог твоего отца, великого бога смерти Нудда, известного так же под именем Бели. И ты мне его отдашь – Самайн не близко, а для другого тебе он не нужен, ибо нет искусства в твоих помыслах, сын.
- К чему тебе он сдался? - в голосе сквозил холод и глухое раздражение. Я будто видела себя со стороны глазами Гвина: хрупкая ледяная дева, предательница, убийца рода, ужасное чудовище с обсидиановой кожей и стальным сердцем. Я улыбалась ему, в моей улыбке была вечность и знание. Он – злился. И злость его была приятна мне, как глоток хмельного вина на брачном ложе.
- Один смертный изволил поиграть со мной в игру. Я согласилась.
- Это не разумно. – презрение, жалость, разочарование… Его эмоции стекали по мне, добавляя сияния одеждам и вдохновения моим замыслам. – Ты можешь проиграть… Удача не всегда с тобой.
- Я – есть удача, я – есть судьба. Разумно или нет, то не твоя печаль. Мне нужен рог. Большего я не прошу…
- Ну, что же, забирай. Если способна. – Гвин отвернулся. Меня окунуло в равнодушие.
Мой юный сын. Плоть от плоти, кровь от крови. Ты заперт, не способен любить, ненависть стала тебе отрадой и спасением. Но все изменится. Уже скоро…
Я вытянула вперед руку – грозный рог, что лежал без дела на коленях Гвина ап Нудда, засветился, засиял ярче утренней звезды, задрожал, сорвался в полет, приветствуя своего создателя-оборотня. Я выковала его, Нудд закалил его, Гвин владел им.
Губы мои тронуло печальной улыбкой.
… и игра началась.

***
- Пешка на Е5!
Смерть-ужасающая, смерть-любовница, смерть-подруга, теперь она не была похожа ни на кого из них. Красный плащ, подбитый горностаевым мехом, тугая коса, броня поверх тонкой хлопковой рубахи, кожаные штаны с защитой, высокие сапоги, вострый меч в руке… То была Смерть-воинствующая, в таком виде она сновала то тут, то там среди выживших и павших, поднимая боевой дух, будоража кровь, насылая безумие битвы. Она пылала жаром – глаза сияли, разрумянились щеки, грудь тяжело вздымалась и опадала под лязганье железных пластин кольчуги… Как истинная королева армии Черных, что вела свой народ к победе и славе или же к краху и забвению…
- Пути назад нет, Король! Пути назад… нет.

***
Рог протрубил трижды. Три вероятности, три вселенные, в которых была я и был он, смертный человек, что столь неосмотрительным образом привлек к себе мое внимание.
- Теперь ты довольна, Дон? – Гвин стоял за моим плечом. Я чувствовала его дыхание в своих волосах. Холодная близость опаляла кожу.
- Еще не совсем, это ведь только начало, - я обернулась к нему, с глазами встретились глаза – одинаково бездонные, одинаково бесцветные.
- Помнишь ли ты мое пророчество, что произнесла я в последний день Второй Битвы при Маг Туиред? «Не увижу я света, что мил мне. Весна без цветов, скотина без молока, женщины без стыда, мужи без отваги, пленники без короля. Море бесплодное. Лживый суд старцев. Неправые речи брегонов… Станет каждый предателем, каждый мальчик – грабителем. Сын возляжет на ложе отца».
- Так вот чего ты хочешь, Коварная, – смех, такой похожий на мой, с нотками серебра.
- Да… Вот, чего я хочу.

***
Шотландия утопала в распрях и раздорах. Не было над ней сильной руки, Короля, способного объединить под собой враждующих царьков – мечом или словом. С одной стороны, их теснили Бритты, с другой – Датчане, с третьей – они убивали сами себя в непрекращающейся чреде междоусобных войн. Мормеры лишались голов, кровь разбавлялась, смешивалась с холопьей. Пройди еще с десяток, сотню лет в подобном темпе, и от потомков Великой Римской Империи не осталось бы и следа. Но вот беда: понимали это не многие. Властитель Королевства Стерлинг, Ромерих Справедливых, по счастью относился к последним. У него была два сына, старший Амхлэйдх – наследник и потомок рода, младший – Руэридх – красный король. Они походили друг на друга, как ночь похожа на день, хоть и были рождены от одной матери. Амхлэйдх – высокий, статный, зеленоглазый. Любое дело спорилось в его руках, а о доброте и справедливости юноши слагали легенды. Второй, Руэридх, был темнее вороного крыла, не только ликом, но и помыслами. Он был нелюдим, угрюм и замкнут. Тонкий, худой, горбатый – он вызывал страх. Волхвы нашептывали Королю, что тот обладает злой магией сидов и, если не будет изгнан за приделы земель праведных, то принесет погибель всему славному королевству. Ромерих шептунов не слушал. Он был праведным христианином, и, хоть и относился с почтением к религии предков, не видел большой силы в последователях умирающих божеств. Он любил своих сыновей одинаковой любовью, желал им добра, впрочем, как и всем своим подданным. Стерлинг было, наверное, единственное место на всей Шотландской земле, где царил мир. Соседним государствам это положение дел был не по нраву. Они давно мечтали покорить легендарное королевство и, заодно, заполучить в свои руки Священный Грааль, но нападать не решались. А все потому, что, когда Амхлэйдх появился на свет, Ромерих заключил с саксонским королем соглашение: когда исполнится пятнадцать лет наследнику рода, в жены ему отдадут прекраснейшую дочь Саксонии, Матильду. Но, увы, этому не суждено было случиться.

[Aselet Reksavium]

Когда делегация Саксов прибыла на званный пир в Стерлинг, вместо праздника она застала величайшее горе. Амхлэйдх, солнечный мальчик, умирал от неведанной болезни. Ни один лекарь, ни один волхв, ни один священник не мог его излечить. Плачь стоял по королевству. И вместе с тем плачам поднималась жгучая волна ненависти. Слух о том, что это Руэридх наслал из завести беду на своего брата разлетался быстрее горячего ветра Белтейна. А уж когда народу объявили, что с Матильдой Саксонской обвенчается именно он, то злобы подданных, проклятьям их не было ни конца, ни края.
Тело Амхлэйдха сгорало в весеннем костре, как ужасная плата за поддержание мира. А тринадцатилетний Руэридх вел к брачному ложу белокурую деву, чистую, нежную и невинную, будто то была не человеческое дитя, а сама богиня Дану.

***
- Скажи мне, Гвин, ты будешь моим королем?
Ответом мне было туманное удивление. Он, оторвавшись от своего бессмысленного созерцания трещин на стенах темницы-чертога, посмотрел на меня, едва склонив голову на бок – «Удиви меня, мать. И тогда я подумаю над твоими словами».
- Я дала Руэридху Ферзя, Королеву, я подарила ему любовь и проклятья. Они теперь связаны единой нитью судьбы. В другой реальности жена его не захочет убить в первую ночь на супружеском ложе. Расклад изменился. Он сам создаст теперь свое будущее, переставляя костяные фигурки. А мне… мне нужен Король. Иначе все это совершенно не интересно…
- Хорошо, я согласен, Дон. Может быть даже это способно будет меня позабавить.

***
Смерть-в-Черном стояла по правую руку от своего Короля, Хозяина Дикой охоты. Как специально, под ногами у нее находилась черная шахматная клетка, что довершала образ существа, с которым лучше было не связываться. Шел шестой раунд. Хрипели кони, нетерпеливо переминались пешки. Была первая жертва. Золотой мальчик Амхлэйдх пал от руки призрачного Слона. Так старый друид отомстил Ромериху за оскудение древней языческой веры.
- Пешка? Твой брат был всего лишь пешкой для тебя, о, белый Король? Как ты жесток! Жестокость твоя мне по душе… Делай ход! Не опоздай! Время неумолимо!

***
- Твой ход, Король, - сказал она, смахивая черным слоном с F5 белую пешку, - через тридцать ударов сердца я приду за следующей жертвой – не подставляйся, если не хочешь проиграть слишком быстро.

[Aselet Reksavium]

Далее пост Короля

[Aselet Reksavium]

Реальность искажалась, путалась, менялась. Перед глазами Руэридха словно троилось, один мир перетекал в другой, по мановению чужих длинных, изящных, белых пальцев... как стеклышки в трубке, игрушке, которую люди в девятнадцатом веке назовут «калейдоскоп». Смерть играла материями, как властители морей играют с кораблями во время шторма. Вот король видел, как сидит, подперев тонкой своей рукой голову, вдумчиво кусая губы и хмуря брови, он понимал, что это реальность настоящая, но, о боги, как же с ней тяжело совладать! Почему? Потому что стоило только один раз моргнуть, как перед глазами возникало иное. Два мира, три мира. Прошлое, настоящее, будущее? Не разобрать… Не разобраться.
Тяжелый вдох. Выдох. Игра началась. Мост за спиной горит и обваливается. Победа или смерть.
*****
Он один раз опустил и поднял веки, и в лицо ледяным ветром бросило пепел и копоть, а васильковая вонь трупов была так сильна, что резало глаза и нос, хотя мертвых тел на многие мили видно не было. Под ногами – странная поверхность. Он стоял на поле брани, расчерченном черными и белыми квадратами, ровными, без изъянов, словно это та самая доска, что лежала на столе между ним и бледной Смертью. Сандаловое дерево, белая кость, прямиком, как говорится, из Индии. А над ним небо багровое, кровавое, растерзанное линиями черных туч, откуда сыпался черный «снег» и вороний грай, от которого звенело в ушах. Во рту привкус тлена страшный, все тем же пеплом с неба скрежещущий на зубах. Что это? Где это он? Почему он стоит коленопреклоненный перед мечом, перебирая пальцами четки? Четки. Это было даже смешно, потому что такие вещи пристало перебирать лишь богобоязненным бабкам. А что Король? Король давно не был верным христианином, предпочитая поклоняться иным богам, языческим, древним, жестоким. Он выпустил нить с бусинами из ладони, оставляя болтаться на гарде большого бастардного клинка, потом пальцем порвал, заставляя бусины с цокотом рассыпаться по белому полю, затем поднялся, то ли брезгливо, то ли безразлично смахивая пыль с белых рук.
Ветер свирепо впился в ребра, заставляя пошатнуться, в этот момент Руэридх понял, что он не один. Что за ним кто-то есть. Взгляд налево. Направо. За ним пятнадцать человеческих фигур... Белых, как снег. Псы, что были при них, лошади, оружие. Все было белым. Кроме… клинка и короны самого короля. Они были черными. Словно бы подпорченными неведомой скверной, эдакая язвительная насмешка. Занятно, но задумываться об этом надолго не стоило. Важно было то, что за спиной стоит армия из пятнадцати фигур. И всех этих людей Руэридх либо не знал, либо помнил крайне путано и смутно. Например, вон ту деву, что стоит во втором ряду на белой клетке. Король точно где-то видел ее раньше… Но вот где… А юношу из первого ряда, он вообще не знал. Где-то под сердцем затянуло тоской, казалось, что тут должны быть его отец и мать. Еще один необъяснимый инстинкт. Король обвел глазами поле… Вот они. На клетках слонов. Еще одна пара – хранители Короля и Ферзя. Мать Руэридх почти не помнил, женщины в то время умирали молодыми от неведомых болезней, на глазах высушивающей тела и красоту… А отец… Руэридх помнил его тело на ступенях трона в злосчастный день покушения… Что? Что это за наваждение?
Пока он пару раз метнулся туда сюда, до ушей его донесся шум и ржание разгоряченных коней. Далеко. Он вскинул голову, а там… на другой стороне черно-белого поля брани развернулась черная армия. Черная-черная, как ночь, как дым от пожара, как саван Смерти, той Смерти, что рисуют с косой наперевес. Лиц их было не разглядеть, но… Там была Она. Морриган, Бадб, Маха... Много у нее имен. Та, которую Король так отчаянно желал и преследовал. Смерть в черных доспехах, на черной клетке, сверкающая огненным взглядом, улыбающаяся так широко и белозубо, что можно было подумать, будто бы она была счастлива... Будто долго ждала такого часа. И ее победный крик еще стоял в ушах. «Пути нет назад!»… Пути нет назад... Оглушительно протрубил рог, поднялся вой войск по обе стороны, вверх взмыли птицы, которых доселе не было видно на поле.
Руэридх сощурил глаза свои, ставшие желтее самой кошмарной Луны на небе в день Самайна. Бросив вызов Смерти, он проклятым стал, что внешний облик его в этом кошмаре сразу отобразил. Он был кошмарен так же, как любой из Ши, участвовавший в Дикой Охоте.
- Что же. Пути нет назад, алчная. Мы поиграем!
Он вынул меч из черной земли и простер клинок над полем, повелевая двигаться одной из незнакомых ему фигур.
- Вперед!
Солнце мигнуло на клинке, а Король ушел на свое место. Место шахматного короля. Там он и выпрямился гордо. Статный. Бледный. Белый. Суровый. Сильный. Он растерянности, страха и раздумий былых в нем не осталось и следа. А ветер подхватил его белый плащ, разметав за спиной, словно то были крылья громадной Птицы-Рох.
- Настало время последней сечи!
****
Голова раскалывается. Как же раскалывается… Как тяжело смотреть и видеть. Как тяжело хоть что-то разобрать в этой каше.
Стоило снова опустить веки и заново поднять, как король снова был в Стерлинге, не особо понимая, что же происходит вокруг. Какая-то кутерьма перед глазами. Мутило страшно. Он едва мог сконцентрировать взгляд свой на доске. Это забавный удел смертных – присутствовать только в одной из реальностей. Руэридх отметил про себя, что заниательный, однако, факт… бессмертную душу очень сложно расщепить на осколки. Людям сразу плохо и неуютно. Король едва мог соображать. И злился.
Напрашивался только один ответ и вывод из всего происходящего с ним… Это трюк такой. Чтоб сбить. Запутать. Не дать ни единого шанса к победе.
Руэридх еще крепче озлился на свою слабость. Злость всегда помогала. Давала возможность к движению вперед, без оглядок на прошлое, без провалов в ущелья. Так он правил своим королевством, никто не мог этому противиться. Никогда. Не его гневу. Не его жажде абсолютного контроля.
Злость всегда работает, стоило гордецу только заскрежетать зубами, как видеть стало легче и четче. Он заметил улыбку Смерти, сидевшей напротив и сверкавшей во мраке своими глазами. Она смеялась надо ним. Издевалась. Провоцировала. Он понимал, что гнев не должен быть бесконтрольным. Так можно голову потерять. Без контроля он был бы просто жалкий неудачник алчущий власти. Это не должно быть так. Имя должно быть легендой, а не насмешкой.
Что же делать?
Руэридх всегда любил реки на холмах Шотландии. Друид говорил, что бегущая вода губительна для многих сил, их власть останавливается перед непрерывным потоком, от многих напастей можно было спастись, просто перейдя реку. Сейчас он старался себя вообразить в реке, защититься от чар. Это воображение и убеждение тоже могло помочь, ослабить морок, чтоб была возможность взять в ладонь фигуру и прошептать, глядя в лицо сопернице:
- Конь на С3.
И закрыть глаза.

[Aselet Reksavium]

****
Он снова моргнул, и оказался в замке Стерлинг тех времен, которых он никогда не знал. Замок чистый, светлый. Люди улыбчивы. А сам он… Руки его были обычные, детские руки, не знавшие меча и драк. Руэридх… здесь ничего не помнил. Это была его новая история, выкованная божеством, которому это казалось забавным донельзя. Пусть страна утопала в распрях, убийствах и междоусобных войнах, в замке правила крепкая династия, счастливая семья. Король Ромерих, его Королева, старший сын Амлэйдх и младший – Руэридх. Они были семьей словно из сказки. Добрый Король, прекрасная Королева, умница Принц… А вот Руэридху со сказочным определением не так сильно повезло. В этой жизни его наделили уродством. Тонкий, горбатый, страшный, с острым лицом, как у стервятника, черный глазами и волосами. Таких называли «поцелованными Ши». Таких детей, как он, еще в детстве должны были сбрасывать с самого высокого утеса в море, но добрый Ромерих тогда не позволил. Братья росли вместе, и чего тогда только Руэридх не наслушался… Самое легкое из шептаний по углам были слова вроде «подкидыш» или «бастард». Никто ни в чем не был виноват, но Руэридх стал завидовать своему светловолосому и зеленоглазому брату, обладавшему статью орла и красотой самого солнца. Его желали, его уважали, любили. Руэридх не совсем понимал, за что ему досталось плохое отношение взамен любви, он, до того достаточно мрачный и нелюдимый, еще сильнее замкнулся в себе и заперся в своих покоях, решив обучаться у разных мужей, обладавших тайными знаниями. Там, корпев над книгами и свитками, он изучал языческие ритуалы, общался с феями и Ши, заменившими ему друзей и советчиков.
Тогда-то ему и явился древний бог. Светозарный Луг. Он сошел к юноше в один из непогожих деньков, когда Руэридха, объятого смятением и злостью, конь унес из Стерлинга. Далеко-далеко, на самый край скал, где плач чаек раздирает сердца на части, а тела превращаются в морскую пену. Дождь бил фигурку мальчика десяти лет, он уже готов был шагнуть в морскую пропасть, как…
- Что ты делаешь здесь, маленький и слабый человечек?
Тогда Руэридх не успел испугаться молодого человека, нечеловечески прекрасного настолько, что глаза слезились, светозарного, и который едва ли не вдвое был выше его отца ростом. Он не сразу понял, что перед ним бог, и запальчиво, по-детски отвечал, что устал от такой жизни. Что устал терпеть шептунов за спиной. Что впору ему прыгнуть с самой высокой скалы и разбиться о волны морские. Луг громко засмеялся. Страсти его забавляли, разве что, только войны и азартные игры с Нуддом приносили ему большее наслаждение.
- Ты много о себе возомнил, хотя… поверь, у мироздания на тебя есть особые планы. Я уже чувствую чьи-то руки, прядущие твою судьбу, как паук прядет паутину, где-то далеко отсюда. Кто-то уже играет тобой, маленький принц, и я не могу пропустить мимо себя чей-то столь явный интерес к смертному. Я помогу тебе. Хочешь любить? Тебя будут любить. Обещаю. Я дам тебе оружие, которое сделает тебя величайшим воином всех времен, как моего сына. Я нареку тебя вторым Кухулином и отдам тебе его наследие. Этим копьем ты поразишь сына того, кто некогда уступил мне трон Ирландии. – перст прекрасного бога коснулся лба принца, а в руках его оказалось золотое копье. Копье Луга. Копье Кухулина. Копье Судьбы.
Потом королевство настигло горе. Погиб от страшной болезни несчастный Амлэйдх, и Руэридх стал меняться на глазах. Он перестал быть горбатым тонким и бледным мальчиком. В нем закипела кровь и жизнь. Из урода «поцелованного Ши», в кратчайшие сроки, он превратился в красавца-принца. Правда, ярость подданных, убитых горем, это не успокоило. Они полагали, что это именно вина младшего принца свела Амлэйдха в могилу. Но… Кто же знал, что Луг о многом позаботился? Включая друида, что отравил престолонаследника. Мало кто знал о славе Луга, как о боге-проказнике. А между делом, Руэридх ведет к брачному ложу жену, обещанную брату, которую, впрочем, он не любил, но желал. Ибо кто не желает обладать красотой, какой обладала невеста брата? А что друид, отравивший брата? Друид погибнет потом. Бесславной смертью, будет вздернут, как дань богу повешенных. Но это будет очень нескоро. Друид еще многое попытается сделать, чтоб оборвалась династия Ромериха. Например, обратится к хозяину Дикой Охоты, которому было плевать на мир человеческий, но крайне ему будет любопытны манипуляции лукавого Луга.
Еще несколько месяцев, и корона легла на черные волосы Руэридха, тяжелый груз ответственности, власти, силы... Тогда-то и начали вспыхивать войны...
*****
Снова в лицо плюнуло пеплом и горечью резануло глаза. Красный Король, что сейчас был повелителем белых на поле, будто проснулся и оглянулся по сторонам. В фигурах словно произошла перестановка. В лицах появлялась ясность, они узнавались, подправленная жизнь вносила свои поправки в партию. Король посмотрел прямо. На поле уже лежало белое тело его брата, от которой растекалась ровная лужа крови. Жаль его. Да не настолько, чтобы очень. Все же это искаженная реальность. Все ложь. Все обман. Он кинул взгляд налево. Какого было удивление Короля, когда вместо Матильды, своей Королевы, он обнаружил подле себя ехидно ухмыляющегося Луга.
- Я могу понять твое смятение. Но именно я – твой Ферзь. Фигура, которая может ходить в разные стороны и куда ей вздумается. Ты думал, что в одиночку расправишься с королем фей и многоликой богиней? Да ты смеешься. Ты мне показался забавным. Поэтому… Эй! Гвин! –крик Луга понесся над полем. - Соскучился? Помнишь, как я победил твоего могучего отца в простую игру фидхелл? И уговорил твоего мужа, Дон, уступить мне трон Ирландии? Помнишь, что это я высадил глаз твоему брату Балору во второй битве при Маг Туиред?
Заливистый смех великого бога реял над шахматным полем, дрогнули ряды белых, которые волей ироничного Луга окрашивались в алый цвет, а в руке Руэридха блеснуло копье Кухулина, заменяя ему меч. Снова повелительный крик Короля, снова грохот. Вперед двинулись кони Руэридха, верные воины и соратники, один из них казнил на подходе к границам посла к саксам, что нес дурные вести и предлагал начать войну. Второй конь пошел в погоню за друидом. Это были вассалы отца, что никогда не предадут, не поверят ни одной из коварных сплетен. Впереди еще одна пешка. Это Матильда. Залог мира с Саксами. Супруга Руэридха. Беременная двойней. Юная, красивая… Ее не должны убить, поэтому фигура стоит в недосягаемости и прикрытая матерью Руэридха. Умирает слон белых. Король Ромерих.
А Луг все смеялся, источая свет вокруг себя.
- Так это твоих рук дела, Морриган? Почему тебе просто не убить его? К чему весь этот спектакль, старая? Вернись к своему Древу и выращивай там последователей, или убей выскочку! К чему хлопоты? Порази меня!
****
Погибает конь черных. Умирает слон белых. Пешка белых. Пешка черных. В глазах черным-черно от меняющихся реальностей, еще немного, и из ушей, из глаз начнет кровь хлестать, как при самой страшной чуме.
Фигуры падают с доски с глухим стуком. На большом шахматном поле ложатся тела, заливая все своей кровью. Воют псы, крики воронов все громче. А за окном Стерлинга – страшная гроза, вспышки молний освещают страшные лицо двух игроков. Меняющийся лик Девы и мрачную улыбку черепа короля.
- Не нужно тридцати ударов сердца. – шепчет он, переставляя слона на D3. – Ходи сейчас. Что за мороки ты посылаешь мне, коварная? Та жизнь… - поднимает он взгляд безумных глаз. – Это неправда. У меня нет брата, нет жены, нет отца и матери, и нет покровителя-бога. Это все ложь, все обман. Разве можно вмешиваться в прошлое? Это меняет судьбы тысячи людей. Разве так можно поступать с мирозданием? Я уверен, что нельзя. Я не верю в свою другую жизнь, даже если она и свершится, то я снова стану тем, кем стану. И снова мы встретимся с тобой здесь. В этом зале. Над этой доской. Не так ли? Иначе все это… уже исчезло бы. – Руэридх предлагает вино своей Смерти, подливает еще и в свой бокал.
Он не мог кривить душой и врать… он был в восторге. Смерть его пленяла, видения пускали дрожь вдоль позвоночника. Почти детское неподдельное восхищение, прельщение.
Только нельзя этому сдаться.
Идет девятый раунд.

[Aselet Reksavium]

Далее пост Смерти

[Aselet Reksavium]

На дне зрачка – чистое поле, колодец с проточной водой, та жизнь, что могла случиться, но не случилась – по людской вине. Нет мира в сердце, нет мира в помыслах, в крови – струя кипящей смолы, на груди – стальной крестик.
Что же ты творишь, тварь невидимая, обезумевший бог, столь погрязший в своем величии, что не зришь дальше собственного клинка? Отгремела наша слава, поросла быльем да травой, деревянные идолы изрублены в щепки, имена забыты. Те, кто придет после, даже не вспомнит о том, что мы существовали когда-то, правили, владели и властвовали безраздельно на каждом клочке земли этой – проникали в мысли, вели и указывали, стояли за спиной и бились плечом к плечу. Тебе опротивела вечность? Тебе наскучила сила? Захотелось стать слабым – дать выбор, выбрать погибель? О, старый хитрец, не заиграйся – перехитришь сам себя. Потомки Миля расползлись на четыре стороны, вытеснив вечных. Бог-креститель стоит на пороге, он пришел не с мечом, с водою студеной и хлебом, но за спиной его новая эра, в которой не будет места ни Дану, ни Сидам, ни Ши. Гаснут костры, в пепле, остывшем, гнездится ветер – без имени, без разума – крепнет вера. По ком прозвенит колокол? По ним? По нам?
***
К югу от Грейт-Глен, в живописной местности Фортриу, орошаемой водами Несс, простирались обширные леса, покрывавшие большую часть холмов и долин. Край этот в суровости своей был прекрасен – ветра, дувшие со стороны залива Мори-Ферт, несли в себе жгучую стужу и оставляли на губах странников горьковато-соленый вкус.
Закатное солнце неспешно садилось за горизонт. Развесистые дубы, с невысокими, мощными, покрытыми мхом стволами, что были свидетелями множества беспощадных битв, простирали свои страшные корявые ветви над мягким дерном. Меж ними то и дело промелькивал бук, остролист и подлесок из разнообразных кустарников – тутовник и бузина – они разрослись по земле так густо, что солнечные лучи путались в их неприступных кронах. Местами лес расступался. Извилистая сеть аллей ускользала в глубь его, тревожа воображение – древние духи не ведали не сна, не покоя в этом дрожащем, рассеянном свете алого и золотого. По правой стороне от самой широкой просеки, что вела прямиком из Аскарта – замка пиктских королей – возвышался холм – настолько правильной формы, что, казалось, был насыпан специально. На вершине его находилось старое капище – неполный круг из грубых, неотесанных валунов. Пять из них стояли стоймя, остальные были свалены руками приверженца новой веры – частично на склоне, частично на том же самом месте, где были когда-то водружены. И только один валун, испещренный рунами от края и до края, лежал поперек тропы, по которой шагали два путника. Один из них, старший, был облачен в серую, потертую времени и дорогой хламиду. На конопляном поясе у него был приторочен холщовый кошель, на груди болталась связка из корешков, птичьих костей и блестящих каменей. Лицо старшего – суровое и хищное – было испещрено сетью морщин, седые, спутанные пряди свободно стекали на плечи и спину, и только глаза – ярко зеленого цвета – хранили в себе печать неувядающей молодости.
- Ты только глянь, Гурт, они и сюда добрались, - с трудом согнув спину, старший с затаенным благоговением коснулся пальцами вязи полуистертых букв на холодном боку валуна. Еще можно было разобрать отдельные знаки, а память, хранившая в своих глубинах сотни и тысячи древних текстов, услужливо дорисовывала утраченное. «В году, когда родился на свет король королей, раскрылись холмы. И вышел великий змей. И имя ему было Уонтлейс. И сказал он громко – быть так. И стало так, как сказал он. Испил пикт от крови его, в жилах разлился огонь. И повелел пикт сыновьям Миля – слушайте…»
-Что, змей, не слушают тебя больше? Не слушают и не слышат. Уши пиктов затворены для твоего голоса, теперь там звучат сладкие речи пришлых, - старик вскинул голову и уже громче, обращаясь к своему спутнику, что стоял поодаль, навьюченный тяжелым заплечным мешком, добавил. – Гурт, помяни мое слово, не пройдет еще и десятка лет (я не застану, но ты застанешь), как люди перестанут обращаться за помощью и подсказкой к нашей братии.
В ответ на это юноша – младший – лишь улыбнулся, неопределенно поведя плечом. За свои неполные семнадцать весен, он успел привыкнуть к тому, что Талдос – верховный друид Стерлинга – предрекал беды чаще, чем матушка Бригитта варила мед для своих постояльцев. И ни одна из предреченных до сих пор не сбылась. Ромерих мудро управлял королевством, подданные его жили в достатке, и даже войны, бушующие в приграничных Иберии и Дарлиаде, доходили до Альбы слухами, песнями да приданиями. Гурт был юн, он верил, что Дагда не допустит осквернения старых обычаев, а разрушенное капище – редкий случай. Мало ли безумцев бродит по свету? И кельты – не пикты, они не покорялись и не покорятся никому и во век.
Меж тем Бран Мак Морн, последний из королей некогда славного рода Фортриу, в задумчивом раздражении измерял шагами тронную залу Аскарта. Талдос, старый прохвост, пекшийся о власти Древних, точно о своей собственной, преподнес ему неприятный сюрприз: едва минет три четверти оборота, как дочь саксонского Ромуальда наденет брачный наряд. Такой расклад сулил Брану много бед: Ромуальд – властитель Нортумбрии – имел славу захватчика. Едва падет Альба, как войско саксов тут же направит свое копье в сторону Фортриу, последнего оплота детей Дану. Бран знал – Матильда, крещеная во Христе, принесет с собой новую веру, последователи ее изгонят Древних, тень от креста накроет собой все земли, веси и города. Бран знал – умрет он – бездетный король – исчезнет и племя пиктов, а вместе с ним уйдут в Авалон Туаты и Ши, затворяться Сиды.
«Погибнет Амлэйдх в страшных мучениях. Место его займет Руэридх – колдун и подкидыш. Матильда разделит с ним ложе. Весть о том расползется по Альбе. Каждый, кто стар и, кто млад, будет скорбеть о принце невинном. Из скорби той вырастет злоба. И в злобе той ты, кровный брат венценосной Кулле, станешь отмстителем и героем. Гонцов шли в Иберию и Дарлиаду, в канун Балтейна выступай вместе с войском. Ромерих покорится воле Древних – Матильда заплатит кровавую цену».
Расклад, придуманный Талдосом, казался Брану сущим безумием, но в безумии том вызревало зерно истины. Если – когда –ворвется он в Стерлинг, обагрив в крови предателей свои руки, Талдос передаст Матильде меч Солнца, чтобы та отнесла его Руэридху для защиты народа и племени – и в тот же миг гнев Нуаду обрушится на неверную. «Отрубит меч руку, его держащую». Ромуальд не посмеет требовать платы за дочь – гнев богов станет Альбе надежной защитой от саксов.
Единственное, что смущало Брана, так это сам Нуаду. После того, как ему отрубили по локоть руку в той, давней битве, он перестал вмешиваться в дела смертных. Но Талдос заверил короля, что если на то будет воля Дану, Нуаду явится. А не явится он, так есть Гвин – грозный бог, жаждущий получить меч, надежно укрытый в Тварном мире вот уже не одно столетие.
Пикт тяжело оперся об изголовье собственного трона. Закатные лучи обагрили и без того рыжие, хоть и тронутые сединой, кудри. Лицо застыло, точно маска древнего идола: Бран нахмурился, стиснул зубы, косматые брови сошлись к переносице – как бы не было ему жалко Кулле, решение он принял свое в пользу Талдоса. А Ромерих… Он сам выбрал судьбу, когда не пришел на помощь королю пиктов в кровавой битве с норманнами.
- Вамба! – грозный рык великого полководца прошлого разорвал тишину замка, - Вамба! Шли гонцов в Иберию и Дарлиаду! Пусть усмирят они пыл в сражении друг с другом. У нас общий враг – к нему и направим стопы. Собирайте воинство, куйте мечи, точите пики – грядет великая жатва!
***
А Смерть смеялась. Вот оно – счастье – игра всех игр. Мимо проносились черные тени – призраки живших и отгоревших в последнем закате. Их алые сердца стучали в едином, всепоглощающем ритме, разгоняя по жилам – сплетениям страха, отчаяния и гнева – вязкую злобу. Они рвались в бой – и падали, сраженные белыми истуканами. Хрипели зубастые кони, лаяли гончие, кричали гарпии – захлебывались в крови дети Миля, теперь уже и сами красные, как пролитая ими кровь – редела армия Руэридха, редела армия Морриган – и в гомоне этом звучала извечная песня.
Чего же тебе бояться, коль конец известен заранее? Победа иль проигрыш – все одно – Смерть.
- Старый Луг, добрый Луг, потрясающий копьем, весельчак и задира! Я гляжу на тебя, и что же я вижу? Ты водил хороводы с луноликими фейри, невидимкой бродил по селеньям и весям, возлежал с Даан Ши под хрустальным покровом – а теперь ты, скрываясь за спинами гойделов, стоишь предо мной. Золотом сияют твои глаза, речи твои наполнены желчью: точно стрелы летят они к моему сердцу, но Смерть бессердечна - слова ты тратишь напрасно, - шепот ее, точно ползучая изморось, схлестнулась с задиристым криком, брызнули искры, треснули плиты – камень нашел на косу.
На дне зрачка – чистое поле, колодец с проточной водой, та жизнь, что могла случиться, да не случилась – по людской вине. На дне зрачка – печальная Эриу, что спит беспробудно под тихий плач вислы. И некому разбудить ее: в могиле лежит могучий Мак Грине – разодрана грудь его, цветами вереска скованны члены, глаза исклевали вороны.
Ликуют потомки Миля, скорбят туаты – ими завладевает безумие. Чахнут леса, иссыхают реки, гибнут поля от адского зноя – уходит эпоха Туат Де Дананн, лишается мир волшебства. Некому больше охранять земли Эрин. Некому больше стоять на страже: на дне зрачка – выжженная пустыня.
Морриган встрепенулась, расправила спину, гром грянул – исторгся крик, взметнулся до самого небытия сноп черных звезд:
- Вперед! На смерть!
И келпи с места взяли в галоп, хлынули, круша строй белых воинов – смертных героев. Волна бесконечного ужаса – жгучая боль посреди пожара надежды – ни камни, ни люди, ни духи не в силах противостоять были ей. Трижды пропел рог ап Нудда, и с третьим, последним, – разверзлась бездна – настал час Великого Мрака.

[Aselet Reksavium]

***
Конский топот все приближался, и, несмотря на увещевания и брань оружейника, Вамба, которому не терпелось поскорее увидеть всадников, то и дело останавливался под разными предлогами: то одергивал подол парадного платья, то приглаживал волосы.
Шел 1054 год, приближался Балтейн – до срока, отмеренного старым друидом, оставалось всего ничего. Посланники, разосланные ранее по соседним странам, давно уж воротились назад. И Бран был доволен ответом: правители Иберии и Дарлиады, прекратив на время междоусобные распри, слали искренние заверения в том, что не успеют воды священной гавани Ферт-оф-Форт трижды окрасится в красный, как армии их будут стоять под стенами Аскарта. И вот, наконец, настал этот день.
Еще затемно Бран Мак Морн повелел слугам потрошить сундуки – отчистить королевские латы от паутины и пыли, отполировать меч, просушить плащ, подбитый горностаевым мехом. В замке царила суета – по улице маршировали воины.
Вамба, поверенный короля, еще с первым светом зари должен был, в сопровождении старого Эймера, дежурить на башне – чтобы вовремя подать сигнал. Но он был еще слишком юн, чтобы усидеть на одном месте, ему хотелось воочию, собственными глазами, увидеть приближение кавалькады.
Наконец, вдали, у самой границы леса, показался всадник. В руках его развивался штандарт – золото в синеве. За ним из леса выехал другой – красный дракон на зеленом фоне. И потянулась нескончаемая вереница рыцарей, несущих на своих плечах первородный страх и звериный ужас.
- Приехали! Приехали! Во славу Дагде!
В Стерлинге, столице Альбы, суета стояла не меньшая. Вот только повод для той суеты был иным – паук-Талдос сплел паутину интриг – юный наследник погиб, взошел на погребальный костер, Руэридх готовился к свадьбе, саксонская дева не жива- не мертва примеряла подвенечный наряд. Вместо мужа-красавца и долгожданной короны досталась ей горькая учесть – саван да черный урод – выкормыш фей.
- Мамочка родная, да за что же мне это все? Я ль не красива, не умна? Я ли не принцесса? Все пятнадцать весен меня любили и холили, шили лучшие платья, наряжали в лучшие украшения. Кожа моя бела точно снег. Волосы – что сусальное золото. А теперь я идти должна под венец с колдуном, чернокнижником. Мамочка родная, чем такая судьба, лучше смерть!
Горестно причитала Матильда, да только пути назад не было – тяжела доля принцессы, дочери своего отца – повели ее, точно козу на заклание, к алтарю – в праздник, знаменующий приход лета в суровые шотландские земли. Дышали жаром костры, звучали песни, пожелания счастья – слезы текли по щекам и путались в волосах. Точно во сне прошла церемония для Матильды – холодная рука, сжимающая ее дрожащую руку, объятия короля и матери-королевы, трапеза, чарка вина. Очнулась она только в ночи – на ложе, нагая, простоволосая.
- Прошу, пощади!.. – но замерли слова на губах – так поцелуй прерывает любые молитвы – так госпожа, по силам равная своему господину, вступила на место испуганной девы.
Беда приближалась.
***
На дне зрачка – сотни невинных жизней – цена короны – не вспомнить и не забыть. Слова становятся старше, дерево обращается в труху - волчий след обрывается на середине. Погрешность выбора – девичья память: оторвется лоскут, не сыскать, не воротить, не пришить обратно – заметет снегом. Что же ты творишь, тварь невидимая, обезумивший бог? Или уже и не бог вовсе?
***
Вторую седмицу к ряду Талдос не мог заснуть. Когда нет на сердце покоя – страдает тело. Мерещилось ему всякое – то Руэридх – сын болотной собаки – разведал о хитроумном плане и теперь выжидает, ждет удобного случая, чтоб нанести удар; то Матильда, свихнувшаяся от беременности и власти, выходит из-под контроля чар – чем дальше, тем труднее становилось подмешивать ей в еду галлюциногенное зелье – слишком много людей теперь сновало вокруг нее; то Бран, поддавшись не то жалости, не то страху, передумал идти на Стерлинг войной, забился в свой угол, ждет скорой кончины. Темны были думы Талдоса, темней самой темной ночи, не помогал ни дубовый отвар, ни руны, отвращающие злых духов. Он ждал знака, но знака не было. Боги безмолвствовали, время шло, истончалось, просачивалось точно вода сквозь пальцы. Руэридх набирал мощь – уж какие демоны поддерживали его на пути, но мало по малому он менялся, становился умнее, коварней, сильнее физически и душевно. Чутье подсказывало друиду – пройдет еще совсем ничего, и никто уже не сможет остановить победное шествие короля. Подобное не могло не вызывать опасений – Талдос чувствовал – над ним сгущаются тучи. Гурт, ученик, мальчишка, проводил в покоях королевских по много часов, в то время как про существование верховного словно и позабыли вовсе. С одной стороны – то было во благо – в тиши, темноте и безвестности плести паутину много проще, нежели на свету; с другой – новая метла по-новому метет. Конец близился.
- Где ныне конь боевой? Где звонкого рога пение? Эпоха подходит к концу – брезжит рассвет. Что принесет он с собой? Погибель иль процветание? Подайте же знак, о, древние! Подайте же знак!
Внезапно из темени, осененной тусклым светом догорающих факелов, выступила фигура – прошелестел голос, едва различимый, едва уловимый, голос – с той стороны. Он молвил:
- Жди. Скоро.
Под Стерлингом собиралась армия. Длинная вереница черных людей окружала вековечный город – в абсолютной тишине, без пения горнов и боевых кличей. Бран, хмуро восседая на вороном скакуне, напряженно смотрел вдаль. Близился час ворона – скрылась луна, на башне зажегся сигнальный огонь – пора!
- И пусть потомки не сложат о нас легенды, и пусть мы поляжем, безвестные, в холодной земле, сегодня мы там, где должны быть – на острие славной битвы. Вперед же, о, всадники Фортриу! Вперед же – на смерть! – в руках короля блеснул длинный меч – и потекли к неприступным стенам длинные тени – на встречу сумраку. Серые, молчащие земли простирались вокруг, все темнее становилось под небом, и только распахнутые настежь ворота замка – дань предательству – сулили легкую победу пришлым.
Матильда, облаченная лишь в одну белоснежную рубаху до самых пят, брела сквозь лабиринты лестниц и переходов. На губах ее блуждала улыбка – она спала с открытыми глазами, не ведя, куда идет и зачем. Подле нее, в нескольких шагах позади, осторожно ступал Талдос, сжимая в своей старческой руке потертые ножны. В них было пусто – до поры, до времени.
- Куда держишь путь ты?
- К гроту.
- Что ищешь ты там?
- Ангела. Глаза ее ярче звезд в небе, а руки – холоднее металла. Она ждет меня – я слышу, как журчит ее голос. Она зовет меня: «Приди скорее, Матильда». Она зовет меня: «Приди ко мне в тайне. Пусть муж твой спит беспробудно, пусть спит беспробудно Альба – зло притаилось в сердцах их». Она зовет меня: «В череве твоем зреет дьявол. В чреве твоем – погибель. Приди же ко мне, Матильда, приди. Лишь я помочь тебе в силах». Ах, как мне страшно!
Из горла женщины вырвался крик. Она, обхватив руками свое набухшее тело, в припадке безумия начала рвать одежду. Белые лоскуты полетели вниз, на холодные плиты – Матильда ничего не видела и не замечала – пальцы терзали плоть, ручейки крови текли по ее животу и груди. Талдос ликовал. Где-то там, наверху, в залах Стерлинга, бушевала буря – коса пиктов косила без разбора – и тех кто спал, и тех кто проснулся от криков. Гибли кельты – смерть их была ужасной.
- О, госпожа моя, слушай ангела, она изрекает правду. В тебе растет чудовище, плоть Руэридха осквернила это невинное тело. И нет у тебя иного путь – как вырвать из чрева поруганного сей греховный плод. Только так ты получишь спасение от своего бога, только так ты спасешь свое племя и своего мужа возлюбленного, только так…
Слушала Матильда его и не слышала. Застила кровавая пелена остатки сознания, боль пульсировала, ослепляла, не давала вздохнуть – душила в своих объятиях. Она кричала – крик ее тонул в криках десятков – по лицу струились слезы и соленый пот – рука входила в раскрытую рану. Миг – и лежит на ладони ее алая роза – неродившийся сын с неродившейся дочкой – роза вянет, черви сжирают прах. Нет больше наследников в роде Альбы.
- Молодец девочка, - голос друида звучал торжественно. Он успокаивал, утешал, дарил спокойствие – точно сама смерть ласково целовала в уста. Матильда вскинула голову – Талдос обнял ее окровавленные запястья, вложил в руки ножны – в них засеяло солнце. – Возьми его. Меч теперь твой – за владением им ты заплатила великую цену. Возьми его, о, сияющая госпожа. Возьми его, и – убей.
Ромерих дрался с пиктами, точно дикий зверь. Его зычный крик, вселяющий страх и надежду, эхом разносился по всему замку. Кельты сражались отчаянно – но были обречены. Меч Нуаду, вложенный в руки безумной, снес ему голову. Погиб король, да здравствует новый!
На утро, едва тронная зала была отмыта от крови и тел, Бран обвенчался с сестрой своей, Келле. И первым указом своим повелел изгнать из шотландских земель Руэридха – убийцу отца и брата. Юный король, еще не успевший вкусить сладость власти – три месяца – срок ли? – в одночасье лишился и трона, и государства. В наследство досталась ему только обезумевшая супруга. Весь о том печальном событии облетела весь Эрин. И не было ни одного человека, живого и мертвого, кто бы не проклинал чернокнижника.
Однако, план Талдоса, удался не полностью. Ромуальд саксонский оказался не трусом – что ему древние боги, когда Христос на его стороне? И не успел Стерлинт оправится от вторжения пиктов, как гонец с юга принес страшные вести – полчища саксов миновали вал Адриана. Наступали смутные времена. Спасения не было. Ромуальд никого не оставлял в живых на своем пути – он мстил за Матильду. Первым пал Лэшер, за ним – Нокс и Кобальт. Дорога на Альбу была свободна.

[Aselet Reksavium]

***
Смерть улыбалась, ласково глядя на короля. В руках ее тускло сиял меч Нуаду – единственный в своем роде – тот, кто был в силах противостоять копью Луга, несущему победу своему обладателю. Острее его – золотого клинка, названного брата солнца – было направлено на Руэридха – бой вокруг стих, застыл в ожидании выбора.
- Шах, дивный король. Пусть впредь тебе станет наукой – не подгоняй смерть, не торопи смерть – не успеешь моргнуть, придет она по твою душу.
***
Ромуальд за все годы, прожитые под светом звезды Эйрин, не снискал себе славу ни мудрого, ни справедливого правителя. Все, что умел, это воевать. Ему покорились англы, ему покорились дарлы, и вот, теперь, наконец, пришло время кельтов. Видит бог! – на то не было его воли. Он жаждал прожить отмеренное ему в спокойствии и тишине, глядя, как растут и взрослеют внуки – наследники и продолжатели рода. Но, видимо, у неба планы на него были иные.
- Ваше величество! Ваше величество! Когда прикажете начинать штурм вала Антонина?
- А начинайте сейчас, милейший. Кельтов не видать?
- Так точно, сэр, не видать!
- Ну, значит – начинайте. Ждать мы их уж точно не собираемся.
***
Черные, белые, поле – клетками. Факелы чадят, трепещут, за высокими стенами плачет ветер.
Она – извечная и не рожденная – смотрит на короля из-под опущенный к долу ресниц. Ждет – поймет или нет? Сдастся на пол пути, али пройдет до конца – не свернуть, не уйти, не воротиться назад? Вино в бокале пьянит – растекается нега, светлеют мысли. Нет в них ни гнева, ни сожаления. Все там – за чертой. Не неси в дом войну – война домом не станет, а то, то было дорого, сгинет как было никогда. Вечные это знают – в отличии от людей – но на то они вечные. Некуда им спешить, нечего им терять – завершится круг, да начнется по новой.
- Руэридх… Маленький мальчик – нелюбимый сын. Слишком много ты испытал, пережил, изведал – все знаешь теперь. Или… не все? – голос ее, человеческий, самый обычный, голос матери, увещевающий нерадивое чадо, просто звучал, без переливов и усилений. Или, быть может, так слышал только один Руэридх? А для прочих – то была капель, вьюга, карканье ворон, топот, зубовный скрежет, предсмертный хрип и первый плачь, - Смерть не играет – пойми. Все, что должно случиться – случиться. Таков порядок вещей. Все настоящее – нет подделки. Луг... Он пришел к тебе сам – ты позвал. И теперь он бьется с тобой наравне. Брат и жена… Их нет, или есть они – ты помнишь или не помнишь?.. Я отбираю, а не даю. Разные пути, разные исходы – тот выбор, что делает человек. В самой темной ночи, пламя моей свечи укажет дорогу. Все остальное… чуждые домыслы, - тонкие пальцы несмело ложатся поверх напряженной ладони - жест ободрения, не больше, не меньше. - Ты отдохни, Руэридх. Испей вина, вкуси мяса и хлеба. Я подожду – как жду всех в самом конце.

На дне зрачка - отражение - лицо в обрамлении черных прядей. Смерть улыбается. Смерть - довольна.

[Aselet Reksavium]

Далее пост Короля

[Aselet Reksavium]

Луг ухмыляется, стоя плечом к плечу со своим избранником, которого ему Дон сама отдала в руки, играя с материями в его слабом человеческом сознании, привлекая внимание излишне ретивых тварей, вроде проказливого бога. Король, назначенный Смерти, что может быть ироничнее? Забавнее? Смешнее? Теперь, когда сыновья Миля, как тараканы, ликуют и наполняют своими тленными телами эти берега, как не развлечься перед неизбежным забвением, в котором они все: Дану, Дагда, Нуаду, Луг, Морриган, великие герои, короли и колдуны будут спать сном вечным, прижавшись щека к щеке, рука к руке на вечном Яблоневом острове? В последнем оплоте, выстроенном дочерью Артура, который тоже не сможет быть вечным, который тоже канет в забвение, когда придет этот трагичный час. Луг уже знал все, что творила Дон, смешивая реальности между собой, заставляя мир срединный сотрясаться от возможного течения времени, от этой тошнотворной массы вероятностей. Лугу казалось весьма забавным, что такая беспристрастная и холодная Морриган решила тратить свое время на какого-то смертного, кучку жалкой плоти, которая трусливой собакой вот-вот сожмется рядом со своим добровольным ферзем, едва вмещая в свою хрупкую оболочку благословение бога.
- Молчишь? Смеешься? Неужели на склоне лет своих ты стала такой интересной особой?
Смеется Луг в ответ на перезвон колокольчиков смеха холодной девы. Голоса божеств сплетаются, взлетают чудовищной симфонией над полем расчерченном белым и черным, по которому мчатся армии друг на друга, багровые, белые и черные тени. Они сшибаются, бьются, кровью орошают стылую землю, которая отказывается впитывать в себя жизненные соки павших, захлебывается, стонет. А что же? Все равно этой битвы не существует. Голос Луга смешивается с шепотом Морриган, находит косой на камень, опаляет пламенем ледяной дождь, побуждает к действию.
- О, я не скрываюсь, моя дорогая! Я пришел посмотреть, что за паутину плетешь ты, бессмертная, многоимянная. Зачем он тебе? Решила сделать себе новую игрушку? Я за тобой не помню такого… Дай подумать… Милосердия. Точно. Ты никогда не играешь со смертными в игры. Как кошка с мышкой. Зачем сейчас? Откройся мне!
Голос его тонет в третьей песне рога Гвина, он выпускает свои войска, свою Охоту на поверхность истерзанной земли, погружая поле сечи в час Великого мрака, великой скорби по спящей бесконечным сном милой Эриу на могиле своего убитого мужа, сквозь грудь которого цветут медвяные вересковые цветы. Конечно, это конец эпохи туатов. Неизбежное движение Мирового колеса, которое перемелет одних и населит земли другими. С Востока идет новое могущественное Божество, пришедшее из душных песков земли Израиля, под саксонскими флагами, они вытеснят всех обезумевших туатов, кто уцелеет, тот пустит корни и превратится в тутовое дерево, узловатое, полное скорби, как то Мировое древо, у корней которого Морриган со своими сестрами плетет бесконечную нить жизни, разрезая ее ножницами время от времени. Под такими тутовыми деревьями из века в век будут засыпать влюбленные и будут терять чувства друг к другу навсегда. Луг смеется, он мирится с неизбежным, получает удовольствие от последних звуков флейты, которая выписывала затейливый мотив его жизни. Он слышит крик Морриган, отправляющий бесконечное войско в бой.
- Вот как? Доспех тебе к лицу, Дон!
Луг, светозарный Луг, проказливый Луг, Луг Самилданах пронзает ряды, движется вперед, разгоняя темноту, увлекая за собой войска в образовавшуюся брешь, небрежно, точно играючи отмахиваясь от зубов и когтей, выплывающих из кромешной темноты, вонзающий свое звенящее золотое копье в сердца и головы, наслаждаясь воем погибающих тварей, посмевших восстать на свое божество. Смерть Ши - лишь малая плата в этой игре, пусть уж лучше милосердная смерть, чем иная в забвении. Пусть умирают псы Дикой Охоты, пусть редеет армия Гвина, ленивого Гвина, угрюмого Гвина, похищавшего одаренных детей прямо из постелей. Луг мчится прямо к нему, армия без головы исчезнет, час Великого мрака окончится не начавшись.
Тому не должно было свершиться, не всегда богам везет в доброй сече. Меч Нуаду пронзает грудь Луга, Гвин сам двинулся навстречу своему доброму врагу, который обманом занял трон Ирландии, разделившись на Бога и могучего Мак Грине. Гвин не простит, Гвин не забудет, он золотым мечом отца будет нести свое возмездие. Луг не сопротивляется, не кричит, не бьется в страшной агонии, кровь тонкой струйкой бежит по подбородку, на лице его гаснет последняя улыбка, меркнут его золотые кудри, вспыхнувшее было солнце в разрывах краев мрака закатывается за горизонт, как камушек, упавший в воду, мелькнул последний луч… И взорвался, сдувая волной Скорбный Мрак Гвин ап Нудда. Луг, заснувший вечным сном, падет на руки безжалостной и нежной Морриган в последнем объятии он целует ее холодные уста.
- Прощай. Я сделал, что хотел.
Золотое копье Луга в руках Руэридха, золотом светятся его глаза. Дланью он направляет свою кавалерию на Гвин ап Нудда.
***
Шах.
Слово зловеще-ласковым шепотом прокатилось над полем, заставляя стихнуть бой, замереть, точно в детской игре.
Меч Нуаду через все поле направлен точно в грудь, рука, его держащая, очень далеко, но острие кололо грудь так, что будто вот оно, рядом совсем, еще немного и коснется сталью сердца, а то лопнет в груди, как надутый пузырь, расплещет черную кровь по всем внутренностям, заставит пасть на колени и ждать, пока клинок цвета солнца не снесет голову. Быстрая и милосердная Смерть. Руэридху не страшно. Он знает, что Смерть неумолима, что за тонкой пленкой нереального и реального его может ждать один мир из тысячи рассказанных. Рай или Ад, который проповедует Бог с крестом на груди. Тысяча перерождений, в которые верят люди с востока. Чудовищная звериная пасть или вечный мир, как рассказывают на юге. Или, может быть, даже залы вечной славы, то, во что верят все эти бородачи с Севера, чьи корабли раз за разом приставали к крутым берегам островов, которые вскоре назовутся Британией, чье оружие резало мужчин, стариков и детей. А может быть, он станет одной из тех наказанных душ, которые дерзили Смерти и теперь обречены навечно украшать ее стелющийся по ночному небу плащ. Так чего Руэридху бояться ее беспощадной неумолимости? Чему быть, тому быть, разве нет?
- Чему быть, того не миновать.
Он выбор сделал, война продолжится. Войска снова сшибаются в безжалостном смертоносном поединке. Скоро королева убежит защищать своего короля.
***
Здесь душно и пыльно, песок забивается везде, царапает кожу, будто норовит снять широкими лоскутами, добраться до костей и выбелить их до ослепительного. Не спасает одежда, не спасает укрытие каменных стен. Песок в постели, песок под одеждой, песок в глазах, песок вместо сердца. У пустынника, грабящего и убивающего случайные заблудшие души в безжизненных просторах, тоже был вместо сердца холодный песок. Этот человек сидел в таверне в Дамаске, отдыхал, потягивал пряный напиток, готовясь приятно провести этот чудесный лунный вечер впервые за много дней не под открытым небом. Но он поднял глаза от своего кубка с вином и увидел Смерть, сидящую в углу и глядевшую на него через комнату. Кровь застыла в его жилах, он закричал от ужаса, не в силах оторвать взгляда от черного провала глазниц.
- Не может быть! Мой час еще не пробил!
Он забыл покой, бросил все и сразу покинул Дамаск, он мчался на коне по пустыне до самой Самарры день и ночь, не останавливаясь и не оглядываясь назад. Он добрался до Самарры, ему хотелось пить… И вот перед ним замаячил старый колодец, а рядом стоит Смерть... Бледная дева, непохожая ни на одну женщину, знакомую человеку. Белая кожа, белые волосы, глаза прозрачные, как водная гладь, а под ногами ее цветут нарциссы. Ветер пустыни перекатывал ее черное одеяние, а солнце застенчиво касалось белых кистей рук со сплетенными в ожидании пальцами. Она ослепительно улыбалась, будто радовалась встрече. Увидев Смерть во второй раз, человек снова закричал, падая на колени и бессильно заламывая руки в отчаянии.
- Не может быть! Ведь я убежал тогда от тебя в Дамаске!
И Смерть положила руку на плечо этого человека, обнимая несчастного отчаявшегося полами своего черного одеяния, ласковая, вкрадчивая, неумолимая. Белые пальцы стерли песчаные разводы, смешанные со слезами, со смуглого лица странника, распутали чалму, заставив рассыпаться угольную черноту волос, которая теперь белела от ласковых прикосновений холодной руки. Шелестящий голос наполнил уши, изгоняя оттуда всякий страх и горе.
- Я тоже очень удивилась, увидев тебя в Дамаске… Ибо мое свидание с тобой было назначено именно здесь. В Самарре.
***
Руэридх улыбается полубезумной улыбкой, он прекращает сопротивляться видениям, наслаивающимся друг на друга, будто лепестки розового дикого цветка, кубок его опрокинут неосторожным жестом и лежит возле ног, растекаясь кровавой лужей недопитого вина, от которого удивительный привкус тлена и пепла во рту. Корона давит на череп точно терновый венец Христа, которому так теперь молится весь континент и Ирландия. Бесполезный мученик, считал Руэридх, предпочитая отсутствие веры всякой вере.
- Я полагаю, что человеку не дано избежать предначертанной ему судьбы. Может быть такова улыбка Дану, чтоб я вызвал тебя посостязаться, коварная. Раз одной из судеб мне было назначено быть чародеем, то немудрено, что я играю с тобой. Колдуны и твари, мне близкие, ходят по этой тонкой линии, смешивая реальности, разве нет? Может быть, это их воля… Может быть, я должен тут быть.
Громовой раскат заглушает звук голоса, вспышка очерчивает лицо остро и некрасиво. Глаза короля светятся сумраке, с трудом разгоняемом неровным трепещущим светом от факелов, неукротимым духовным огнем. В двери, кажется, ломятся. Он не слышит. И не должен слышать. Пальцы сжимают фигурку коня.

[Aselet Reksavium]

***
- Ваше величество, вы совсем не умеете держаться в седле. – незамысловато упрекал Ичайн принца, рухнувшего с лошади при попытке перескочить через выстроенное препятствие. – Вам не к лицу отсутствие этого умения, милорд.
- Сам знаю. – огрызается юный Руэридх, у которого искры летят перед глазами от падения. – Не дерзи мне.
- Да кто посмеет, милорд…
Руэридх, не смотря на свой мрачный характер и излишне крутой нрав, ценил Ичайна – своего наставника и, пожалуй, своего единственного друга в холодных и неприветливых чертогах Стерлинга, где было только одно светило – несчастный Амлэйдх. Прекрасный принц, любимый сын отца, престолонаследник и надежда всего королевства. Когда есть такая радость и отрада очей, то кому нужен черный принц, по слухам подкидыш? Никому. Горбатый, черноглазый, худой, излишне бледный, вселяющий ужас одной своей улыбкой. Руэридх завидует брату, он тоже хочет быть любимым, он ведь не виноват, что разорвал собой утробу матери и тем самым погубил ее. Зависть – это плохо. Так говорил отец. Но отец ничего не делал, чтоб ослабить неприязнь, растущую между двумя братьями, точно раскидистое сильное дерево, которое вот-вот начнет плодоносить. Ничего не делал, чтоб подданные прекратили шипеть змеями по углам, шарахаясь от второго сына Ромериха, когда тому случалось проходить по людным коридорам Стерлинга. Всего две радости было у принца. Гурт – ученик чародея-друида, неожиданно охотно делившийся с принцем своими тайными знаниями, да Ичайн – наставник и второй отец. Хоть две души, ради которых имело смысл не становиться вторым Мерлином, мужчиной-ребенком без определенного возраста, не имевшем целей никаких, кроме вышних, нашептываемых богами и духами старшего круга.
- Милорд, вам нужно еще раз попробовать.
- Не называй меня так, Ичайн. Какой я тебе «милорд». "Милорд" это мой брат. – Руэридх кроит неприятное лицо, передразнивая своего учителя. – Мне одиноко, Ичайн. – вздыхает принц, обнимая руками разбитые коленки от очередного падения.
- Ваш отец любит вас, милорд. – щебечет беззаботно конюх, похлопывая коня по крутому боку и поглаживая умную мордочку вдоль стрелки. Кони любят Ичайна, в нем нет сложностей, нет ничего темного или отдаленно порочного. Свободный человек всех свободных людей. На него Руэридху было очень сложно сердиться.
- Нет, не любит. Но не о том речь. Сегодня совершеннолетие моего брата, надо хотя бы к этому времени научиться держаться в седле. Надо мной и так все смеются, что я не способный ни к чему бастард.
- Тогда вы засиделись на камне, милорд.
В небе чистом и прозрачном без единого облачке сегодня не было видно, что далеко на Севере и Востоке собирается мрак, что тени и паутины заговора уже плетутся, что вяжутся тугие узлы вокруг правителей Стерлинга, что план тех, кто почитает и верит в древние силы, почти создан и приведен в исполнение. Не знает еще светлый король Ромерих, что брак его сына с Матильдой Саксонской будет воспринят дурно, что ее будут считать насадительницей чужой веры, что она обратит оружие Стерлинга против славного рода Фортриу, что крестом накроет острова до самой Хибернии. И погибнут все древние духи, столь отзывчивые и осязаемые. Это не устраивало многих, но Ромерих об этом не знал, а если и знал, то не придал значения. Он не замечал, что его любимый зеленоглазый Амлейдх начал часто недомогать, что есть невидимая рука, наливающая ртуть в его стакан, не дрожащая и не испытывающая уколов совести. День за днем гаснет свет Амлейдха. Скоро-скоро юный принц погибнет, уступив свое место темному Руэридху.
А пока черный принц объезжает своего черного непокорного коня, старательно сидит в седле, даже улыбается Ичайну, водящему коня на длинном поводе, которому тоже назначена своя роль в этой заколдованной, несуществующей жизни.
- Скажи мне, ты всегда будешь со мной? Даже когда Амлейдх прогонит меня со двора?
Ичайн его любит, он всегда будет ему верен. Даже когда все отвернутся.
***
- Шах.
Белый конь движется на Е6, смахивая пешку со стола, еще одна безвестная тварь с визгом летит в пропасть, король, поддавшийся на провокацию, вышедший из-за линии защиты подставлен под удар и вынуждена королева спешить обратно, чтоб закрыть своего властителя в этом обмене ходами, она уже не может охотиться за душой Руэридха. Луг обманул мудрую Смерть, пустил пыль в глаза ее королю, вынуждает спасаться. Неожиданный скрипучий поворот колеса, который даст о себе знать очень скоро.
Багров-сизый дождевой сумрак за окном становится гуще, еще немного и он разъест каменную кладку, ворвется в замок, задушит нехваткой воздуха всех обитателей, а бессмертная партия будет продолжена.
- Шах, бессмертная.
Шепчет Руэридх, улыбаясь тонко, спокойно, безмятежно. У него нет никаких сил, чтоб влиять на прекрасную Морриган, только слушает ее речи, призванные сломить, лишить воли. Не поддается. Благословение погибшего Луга все еще с ним, греет пальцы его невидимое копье, ждущее заключительного удара.
***
В замке дважды гремят колокола. Скончался Амлейдх, да здравствует наследный принц Руэридх, новый нареченный супруг Матильды Саксонской. Горе поселилось в замке, вязкая темнота и мрак, заползающие в каждый уголок, в каждую трещинку, вливаясь в уши, отпечатываясь в сердцах. Люди бледнели, жались друг к другу, шептались. На престол взойдет колдун! Горе славной Альбе, горе королевскому роду! На престоле воцарится бастард, подкидыш, гадюка, пригретая добрым Ромерихом. А потом свадьба, не успел еще остыть зеленоглазый, златокудрый Амлейдх в своей могиле. Руэридх в этот день славного праздника лета мрачно смотрит в окно, неожиданно статный, красивый, благословленный богом проказ, он не хочет жениться на ней, на невесте своего брата. Она не люба ему, хотя и красива, грациозна как лань, нежна, как весенний цветок и светла, точно летняя фея. Они венчаются на Белтейн.
- Будет моей дочь Ромуальда.
Равнодушно говорит он небу. Или отцу, стоящему за спиной, чей лоб изрезали горестные морщины.
- Раз на то твоя воля, отец, я подарю ей сына, продолжателя твоего славного рода, но не люба она мне.
Он ждет ее у алтаря, не повернется, не улыбнется, холодный и черноглазый, как древние зимние духи, ледяными пальцами он будет сжимать ее дрожащую ладонь, которая так раздражает всю его душу. Чего она так трепещет, как напуганная мышь, окаянная? Руэридх не урод, не чудовище, слова ей злого не сказал, взглядом недобрым не посмотрел, руки не поднял. А она… Он сердится на жену свою вот уже с первых минут церемоний, его злит ее страх. Но он лицемер лучше Матильды, он улыбается, шутит, принимает поздравления, принимает участие в танцах в честь Белтейна. А потом ночь, покои, засов, постель, нагая его невеста, которую он сделает своей, не смотря на ее крики, мольбы и слезы. Он ей не люб, она ему не мила. Что за дивная пара!
Спустя отмеренный брачный месяц Руэридх больше не побеспокоит свою госпожу телесной близостью, ограничиваясь краткими визитами в ее покои, вежливым поцелуем бледной руки и обыденным вопросом о самочувствии, вот и вся их супружеская жизнь. Матильда понесет от колдуна, шепчется Стерлинг. Да, госпожа его беременна двойней, так скажет вещунья-повитуха. Руэридха это устраивает, один ребенок хуже, чем два, ведь один может умереть ненароком. Он занят набиранием своей силы и мощи. Он нутром видит, как собираются тучи над Стерлингом, как вороний грай становится все громче над башнями, предвещая беду. Он все больше уделяет времени своему могуществу, варит серу, соль и ртуть в своих колдовских отварах, пьет их, обретая могущество дьявольское, которое тревожит почему-то Талдоса. Руэридх недоумевает: верный Талдос должен радоваться, наследный принц чтит корни, чтит духов, не позволяет жене вонзить кресты в стены древнего замка. Чего боится злобный друид? Руэридх ему не верит, следит за ним неусыпно, не моргая.
Но слишком поздно, под стены пришли войска Фортриу, черные, молчаливые, светящиеся мрачной угрозой, ждущие сигнала. Матильда, его безумная Матильда, куда-то ушла, а у ее мужа нежеланного не было совершенно никакой охоты бросаться на поиски своей беременной жены. Руэридх заперся в башне, изготавливая особое колдовство, которое должно ему помочь в ужасных обстоятельствах, которые, он верил, вот-вот грядут. Ему шепчут руны, ветер и Ши. Скоро-скоро. Жди.
Трон у него отобрали, наследников лишили, отца убили, бедная жена умерла на руках его, когда Руэридха изгнал Бран – король пиктов. Но Руэридх не был так прост, как все думали, предатель-Талдос был прав, вокруг юноши собиралась дьявольская сила, которая его волосы из черного сделает красным, а руки до локтей окропит кровью. Он с помощью верного своего Ичайна и Гурта доберется до Нортумбрии, сложит тело его несчастной Матильды к ногам своего тестя Ромуальда, вознесет крик горестный к острым замковым шпилям, увидит Ромуальд, что сделали эти сумасшедшие еретики, Руэридх поднимет его на месть за внуков своих, за Ромериха, за безвременно почившую дочь, он околдует его, и поднимутся знамена Нортумбрии, взывающие к мести.

[Aselet Reksavium]

***
Бран бежит со своим сыном из Альбы, как трусливый пес, бросив своих воинов на растерзание Ромуальду и его зятю Руэридху. Он забыл, что Руэридх хорошо его помнит, что последует за ним до самого Фортриу, что вторнется в пределы королевства и огнем и мечом станет наказывать Брана за то, что захватил некогда Альбу. Красный король – так его теперь звали – не щадил никого, ни женщин, ни стариков, ни детей. Он мстил всему роду пиктов, не оставляя в живых никого, посыпая земли солью и выжигая города. Теперь неслась ветром над всей землей Фортриу горестная песнь о гибели пиктов, да пепел погребальных костров.
"Пришел король шотландский, безжалостный к врагам, погнал он бедных пиктов к скалистым берегам. На вересковом поле, на поле боевом, лежал живой на мертвом, и мертвый – на живом."
Руэридх воевал в пределах королевства до самого лета, он искал Брана. А что пикты? Пикты - верный народ, не выдающий своих секретов, готовый гибнуть сотнями и тысячами жизней, лишь бы не стать предателями. Руэридх ценил их преданность, но смертью их он пленялся куда больше.
"Король по склону едет над морем на коне, а рядом реют чайки с дорогой наравне. Король глядит угрюмо: «Опять в краю моем цветет медвяный вереск, а меда мы не пьем!». Но вот его вассалы приметили двоих…"
Да, он все же нашел Брана и его сына, нагнав их почти у самого залива Ферт-оф-Форт. Сын Брана - совсем еще юноша, ему было лет десять. Дитя первого брака. Руэридх ухмыляется, спешиваясь.
- Бран, здравствуй. Ты помнишь, как разорил Альбу, как свел с ума мою жену, как лишил меня детей, как убил моего отца?
Холодный Руэридх, безумный Руэридх, дьявольское чудовище, склонившееся над своими пленниками. Холодные пальцы цепляют подбородок бедного мальчика, вздергивая вверх. Взгляд совершенно равнодушно скользит по юному лицу, точно облизывая. Феи любят таких мальчиков.
- У тебя красивый сын, Бран. Он чем-то похож на моего брата. Помнишь Амлэйдха? Вы и его убили тоже. Да, я нашел Талдоса. Он умер в мучениях, потому что на то была моя воля. Ты ошибся, Бран, оставив меня в живых. Сильно ошибся. Я хочу посмотреть на твое лицо, когда я отниму его у тебя.
"Сильный шотландский воин мальчика крепко связал и бросил в открытое море с прибрежных отвесных скал. Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик…"
- Этого… Сжечь.
Сухо приказал Руэридх, взлетая в седло и пришпорив коня, он возвращается в Стерлинг, в разоренное свое гнездо, править, возрождать, воевать с предателями Дарлиады и Иберии. Так снова будет рожден Багровый король. Кровавый Руэридх.
***
Трескотня факелов становилась все назойливее, Руэридх молчит, опираясь виском на острые костяшки ладони. Он смахивает пешку со стола. Покойный ныне Талдос. И еще одну. Конь движется на Г4, пешка на Х3, еще одна пешка на Г3… Бежит король, и его королева ничего не может сделать, защитить, помочь, она вынуждена стоять, оттесненная войсками в сторону и смотреть, как ее король врезается в гущу войска белых фигур, как тонет в ней, оторванный от собственных сил, как мчится навстречу собственной гибели, которая вот-вот его настигнет.
Вино выпито, буря за окном все хлещет и хлещет косыми струями дождя, заливая каменный пол и тревожа занавеси тяжелые на окнах. Руэридх думает, Смерть увещивает. Прикосновение ее холодной руки ласково ложится на напряженные пальцы, успокаивает, точно мама, которую Руэридх совершенно не помнит, точно сестра, которой у него никогда не было, точно любимая женщина, любви к которой король не смог испытать.
- Я не верю, что это настоящее, а даже если оно и могло случиться, то итог один – я буду тем, кем я являюсь. Самонадеянным смертным, решившим сыграть с тобой в шахматы, моя Королева. Меня не радует отдых, меня не радует мясо или вино, оно все одинаково тщетно. Зачем ты подталкиваешь меня у уделу немилому моему сердцу, если ты решила со мной сыграть? Что я обрету? Ничего, кроме войн. Война в моем доме. Месть. Злость. Одиночество. Ты права, я – нежеланный, нелюбимый. Так к чему мне жить с этим, Морриган?
Он цепляет пальцами свой венец, снимает с уставшего чела, кладет на стол, корона короля блестит не ограненным рубином кроваво, отражая отблески гаснущих факелов. Мигнет один, исчезнет свет, в покоях станет темнее, тени станут прятаться по углам, хихикать, то ли просто так, то ли над глупым королем. Ладонь выскальзывает из-под такого несмелого прикосновения девичьей руки, опускается на колени. Он поднимает взгляд на свою соперницу. Он еще не видит, что может выиграть. Его лицо отражается в ее бесконечной черноте зрачков, без эмоций, без безумия, владевшего им всего несколько мгновений (или жизней, как посмотреть) назад. То ли он примет свою судьбу, то ли нет… Не разобрать его мрачных мыслей в сбитом с толку сознании.
- Что ты предлагаешь ? Остановить партию? Лечь в постель? Забыться? Но шахматы – не та игра, которую можно оборвать, Госпожа. Ее можно только завершить.
Пальцы сжимают фигурку ладьи, крутят, пересчитывают зубья причудливой башенки, вырезанные заботливо кирпичики – точная копия одной из смотровых башен его замка. Стерлинг. Его дом, его отрада. Пустой, разоренный, как сердце. Партия движется к концу, Руэридх не видит смысла ее останавливать, когда она кончается вот уже так быстро, как сеча в открытом поле.
***
Гвин, влекомый засадой, соблазненный брешью в рядах, мчится точно на Руэридха, в руке его вострый меч, готовый вонзиться в грудь смертного наглеца, поднять на острие с торжествующим криком, что никто и никогда не сможет обыграть бессмертного. В назидание распять тело между келпи, чтоб разорвали, чтоб пылью стерлась память о глупце. Ни в одной материи, ни в одной жизни больше никто не сможет повторить такое деяние. Но кавалерия и пехота плотно обступает Дикую Охоту, следующую за своим хозяином, летят головы, слышится вой, бой продолжается. Падают мертвыми призраки, которыми уставила бессердечная Морриган клетки короля-своего соперника, исчезают белыми хлопьями-снегом, возносясь к багровому небу, исчезая в разрывах туч. А Гвин ап Нудд все ближе, он уже обнажил меч и направляет его в грудь Руэридха, еще немного и бой закончится. Так быстро, так легко, точно дивный танец, от первой до последней ноты. Руэридх ждет, его лоб грет поцелуй Луга, его шепот изгоняет страх и звуки сечи кругом. Удар сердца. Кавалерия отрезает Гвина от его стаи. Еще удар, пешки колют могучего воина, заставляя бессмертного идти вперед, ближе и ближе. Еще удар, Залп орудия, вонзивший огненный шар точно под ноги. И вот они лицом к лицу. Гвин что-то кричит. Руэридх его не слышит. Ему на ухо ласково шепчут..
- Сделай шаг назад. Ступай… И убей его.
Руэридх движется точно во сне, утекая от свистящего выпада меча Гвин ап Нудда. В руке сверкнуло золотое копье. Еще один свист, наконечник сверкнул в багровом свете и вонзился в ногу господина Дикой Охоты. Вой прокатился по рядам и замер, застыл, словно густой вересковый мед. Воздух даже стал слаще на вкус. Меч Руэридха коснулся шеи ап Нудда. Нет, королей в шахматах не убивают, а только склоняют над доской.
- Шах и мат, Дон. Я победил.
***
Ладья со стуком встала на поле, отрезая путь черной одинокой фигурке в центре белого войска. Шаг вперед. Король белых уходит назад в последнем движении, отрезая королю черных любое возможное движение на пути к свободе. Ловушка захлопнулась. Король не может идти ни вперед, ни назад. Дождь за окном словно бы замер, на небе застыл росчерк молнии. Еще один факел с шипением погас, в углу высоко, в паутине запуталась бабочка. Или светлячок, вылетевший из-под плаща прекрасной девы.
Бледные пальцы отстранились от вырезанных из кости фигурок, инкрустированная перламутром доска светится жутковато и тайно. Руэридх был уверен, что такое невозможно, что никогда не бывать победе смертного над бессмертной. Но доска блестит в неверном факельном свете, показывая фатальный расклад. Рушатся видения, рушатся мороки и галлюцинации, сковавшие короля волею Смерти. Все возвращается в комнату с трещиной в каменной кладке, которая пролегла в той ловушке, которую так тщательно мастерил Руэридх, со стойким запахом вина… и немного страха. Он вскидывает голову, впиваясь взглядом острых колючих черных глаз прямо в лицо Смерти.
В комнате резко запахло полынной горечью.
- Шах и мат, моя Госпожа.
Шах и мат.

[Aselet Reksavium]

Далее пост Смерти

[Aselet Reksavium]

…когда ладья со стуком встала на шахматную доску, юный король Шотландии, не веря своему счастью, звонко воскликнул: «Смерть, я победил тебя!». Фигура, закутанная в длинный бесформенный плащ, вытянула вперед свою костлявую руку в тщетной попытке схватить юношу за воротник и, едва коснувшись бархатной ткани, вспыхнула ярко синим холодным огнем, который уничтожил ее за считаные секунды. В то же мгновение завеса колдовства, точно полуденный сон, развеялась над стенами старого замка. И Стерлинг содрогнулся. Казалось, каждый его камень обрел свой собственный голос. Сперва это был едва различимый шепот, затем шепот обратился в крик, а крик – в протяжный вой, и вот, наконец, наступила полная, абсолютная, тишина...

– А потом? Что случилось потом?
– Ну как, что, – усмехнувшись, Айва захлопнула книжку прямо перед носом любознательной рыжей девочки, на взгляд лет семи-девяти от роду. – По сказочному канону, король, победив смерть, жил долго и счастливо, правил мудро, женился на прекрасной принцессе, прямо как ты, и родилось у них двенадцать замечательных дочек, которые за всю свою очень и очень длинную жизнь не знали ни горя, ни беды, ни бедности.
– Ааа… – веснушки смешливыми складками собрались между бровей, выдавая усиленную работу детского мозга: с одной стороны, молодая женщина, сидящая рядом с ней на скамейке внушала доверие (от нее пахло яблочным штруделем и разогретой травой, а люди, которые так пахнут, точно не могут быть злыми), с другой – родители строго настрого запретили Стефи разговаривать с незнакомцами и незнакомками – в частности. Но эта, конкретно взятая незнакомка, была такой… такой необыкновенной и любила читать вслух те самые сказки, которые так нравились Стефи, особенно эту, про Шотландского короля, из новенькой книжки с необычайно красивыми картинками на обложке. И пусть Стефи не знала, где расположена Шотландия, и в какую такую игру королю удалось обыграть ужасную смерть, и почему, собственно, смерть настолько ужасна, но ей нравилось слушать про все это, и ей нравился голос, похожий, если зажмуриться крепко-крепко и прислушаться, на перезвон серебряных колокольчиков. Благодаря этому чарующему голосу, Стефи даже не раздражало, когда незнакомка начинала переходить в разговоре с ней на «взрослый язык», например, как сейчас.
– А что такое «канон»? – новое слово не то чтобы смущало Стефи, но ответ на вопрос, по внутреннему ощущению девочки, таил в себе историю, не менее захватывающую, чем сама сказка, а может даже и более, как знать.
Но Айва не спешила удовлетворять любопытство Стефани. Она сидела молча, разглядывая свеженький маникюр, тихонько улыбалась сама себе, пока теплый весенний ветерок играл с ее белоснежными волосами (мать Стефи, как ни старалась, никак не могла добиться такого оттенка), и от этого, каждого нового дуновения, запах травы и печеного яблока, исходящий от нее, становился все более насыщенным. Еще немного, и у Стефи закружилась бы голова. И это даже практически уже с ней приключилось, но незнакомка вдруг, словно по волшебству, стала самой обычной незнакомкой: застывший взгляд обрел живую прыть, локоны опали на спину непослушным каскадом; она встряхнула головой и весело рассмеялась.
– А вот это, милая, пусть тебе лучше твой папа расскажет. Хотя… – задумчиво поглядев куда-то поверх плеча девочки, Айва вздохнула и, будто извиняясь за что-то, потрепала Стефи по голове, точно котенка, который случайно наелся просроченных сливок, – не думаю, что у него это сегодня получится, да и завтра, впрочем, тоже, а вопрос у нас крайне важный и крайне срочный, ведь так?
Стефи утвердительно кивнула в ответ.
– Тогда мы поступим с тобой следующим образом. Бери книгу, дарю, – всучив Стефи в руки подарок, Айва указала на витрину книжного магазина, что находился на противоположной стороне тротуара. – Видишь красивого дядю, того, который улыбается и подписывает книжки всем желающим? Это – автор твоей любимой сказки. И, как автор, он точно знает, как правильно ответить на твой вопрос. Но, скажу тебе по секрету, Стефи, он тот еще врунишка (можешь так ему и передать, при случае, лично от меня), поэтому не дай ему навешать тебе на уши лапши. Все-таки он – писатель, а что с писателей взять?
Сказав так, незнакомка встала со скамейки, и, оправив подол короткой юбки из алого крепа, медленно двинулась по направлению к Тайм-Сквер. А Стефи, едва высокая фигура скрылась из виду, смешавшись с толпой, зашла в магазин, тот самый, про которой ей только что говорила Айва, и только благодаря этому не стала свидетельницей того, как желтое такси, не справившись с управлением, насмерть сбило молодого мужчину, выходящего в тот роковой миг из дверей бутика модной детской одежды.
Такова жизнь, посетовал бы про себя досужий прохожий, один из тех случайных зевак, которым довелось хотя бы один единственный раз оказаться в эпицентре ужасной трагедии, такой как случилась погожим мартовским днем в Нью-Йорк Сити.
Но знающий, или, вернее, видящий, сказал бы иначе – «Ищите женщину».
Ищите женщину с белыми волосами, которая придет с запада и не оставит после себя ничего, кроме запаха разогретой травы и спелого яблока, что растет на колдовском острове, скрытом от человеческих глаз в пучине Ирландского мора. Ищите женщину, а когда найдете ее, молитесь древним богам, чтобы злость ее, сила ее и власть ее обрушились на другого.

Но к XXI веку видящих, к сожалению, совсем не осталось.

«Врунишка», – меж тем думала Айва, разглядывая собственное отражение в витринах, стеклах проезжавших машин и разноцветных глазах – детей и взрослых. Отражение расплывалось, меняло свои очертания и даже форму, так что было трудно понять, молоденькая ли девушка прячется в глубине зазеркалья или же костлявая старуха, а может и не человек вовсе, а огромная седая ворона.

«Бессмертный лгун»

Ведь все было на самом деле совершенно не так.

Ни единого возгласа торжества не прозвучало в ту ночь под сводами Стерлинга. Руэридх, одержав блистательную победу, казалось, был полностью опустошен. Как будто из него выкачали всю радость. Как будто лишили последнего и единственного повода если не жить, то хотя бы существовать. Как будто вся эта фантастическая игра затевалась им только как повод покончить со всем как можно скорее, и, чтобы Смерть, великая и могучая госпожа, не то сжалившись, не то воспылав праведным гневом, увела его за собой серыми дорогами, на которые не вступала еще нога смертного воина – при любом исходе.
– Твоя победа, король, – тусклый голос Морриган глухо отражался от каменных стен – стужа и пепел. Восход несмело пробирался сквозь плотно зашторенные гардины, и магия, извечная магия древних Ши, лишившись подпитки заклятия на крови, исходила из Тварного мира.
Первым, что исчезло в рассветной мгле, было сияние. Легкокрылые бабочки-светлячки, взмахнув напоследок своими прозрачными крыльями, рассыпались в одно неуловимое человеческим глазом мгновение снопом затухающих искр по каменной кладке пола. Чадящие факелы давным-давно уже отчадили, и ни один из слуг, очарованный перезвоном ветряных колокольчиков, не появился в зале, чтобы сменить прогоревший фитиль и убрать со стола огарки свечей, поставить в подсвечники новые, разжечь пламя – так тьма наступила резко и сразу со всех сторон.
Потом исчез звук. Шум битвы, предсмертные хрипы погибших, стоны раненых, проклятия проигравших и ликование победителей – все растворилось в серебряном смехе Морриган, а после исчез и он, как задержавшийся в стоячем воздухе отголосок далекого эха, что прочил чужую жизнь – другую судьбу.
Остался лишь привкус горькой полыни на кончике языка, сглотни, и нет его, кончился, подобно колдовскому напитку в высоких бокалах, чей яд пробудил в сознании уже не юного короля полчища чудных видений.
А было ли все это по-настоящему?
И было ли?..

[Aselet Reksavium]

Каприз игривого бога – продажная девка на лобной площади: короновать прижизненно и посмертно кровящяй короной, нанизывать день ото дня изодранные лоскутки памяти на сухие бузиновые коренья – перевести саднящую на губах иронию в безобидную шутку – а зазеваешься, прощай верность.
Шею свернуть – милосерднее.
Залечить – милосерднее.
Но полузабытые боги не знают ни жалости, ни сострадания, только страдание извечное и извечную боль.

Поэтому, когда Морриган, наконец, шелохнулась, и черный капюшон ее, сокрывший наново от Руэридха лицо вечно юной и вечно старой фэйри, пошел волнами, как волнуется беззвездная ночь в преддверии скорого дня – прекрасно и жутко в своей предрешенности, – у красного короля не было уже ни единого шанса.
– Ты победил, король, и достоен награды. Ни золота, ни шелка, ни война, ни прекрасные женщины – награда у Смерти одна, это жизнь. Расстанемся ж навсегда, о, бессмертный король, будь счастлив, – и повелев так, Неумолимая преклонила перед ним свою голову, как перед равным, после чего растаяла без следа в сизой туманной дымке, медленно поднимающийся от холмов.

…и стала проклятьем ему награда…

– На твоем месте, если бы я писала этот роман, я бы закончила его именно такими словами. Впрочем, – тут Айва элегантно приспустила солнечные очки от Диор на переносице, блеснув на мгновение расплавленным серебром зрачка, – на твоем месте я бы вообще ничего не стала писать. Ну ты подумай сам: с тех пор минуло девять веков, столько событий произошло, Америку, вон, открыли, а ты все никак не можешь забыть столь маленькую женскую шалость. Плохо тебе, что ли, жить вечно?
Ужасная госпожа, чьим именем пугали детей испокон веков, чье коварство не знало границ, и чья воинственность привела к стольким кровопролитным битвам, беззаботно стояла на крыше Эмпайр-стейт-билдинг в обществе красивого по нынешнем меркам мужчины, такой, специфической, красотой, как будто он сошел прямиком с телеэкрана, на котором показывали фильм Нила Джордана «Интервью с вампиром» – юным девочкам нравится – и ни один волосок не шелохнулся на ее голове. А под ногами кипела жизнь, люди рождались и умирали, тратили свое бесценное время на всякие гаджеты, карьеры и прочую ерунду, и даже не задумывались о том, что кто-то, сколь же древний, как сама вечность, наблюдает за ними. Наблюдает с недоумением, искренним любопытством, не истлевшим за столько веков, и крупицей завистливого восхищения, и было бы чем – непроходимой человеческой глупостью, жадной уверенностью в исключительности и величии этих маленьких творцов собственной смерти.
– Видишь ли, Джастин, такая у тебя судьба. И эту судьбу ни я, ни кто-либо другой изменить теперь уже не властен: дерево жизни уничтожили костры инквизиции, а инквизицию – массовое безверие. Магия ушла из этого мира, и все, что осталось для нас с тобой и тех, кто сохранил еще остатки здравого смысла, не стал ветром, травой в поле и огнем, это лишь наблюдать, – улыбнувшись своему заклятому другу, единственному в своем роде, Смерть ободряющим жестом прикоснулась к его руки, горячей, как разогретое на солнце железо. Когда-то, без малого тысяча жизней назад, рука эта крепко сжимала разящих без промаха меч, а теперь – выстукивала по клавишам ноутбука, произведенного компанией Эппл, рассказы для впечатлительных малолеток.
Было время… было, и вышло вон.
– Ладно, Джесс, все это лирика. Пойдем лучше в ресторан, и я угощу тебя ролами в честь нашей, так сказать, встречи. Сколько мы там не виделись с тобой? Лет пятьсот наберется? А я как раз получила гонорар за съемку клипа… этой… как ее… Ники Минаж и новомодной корейской группы. Чем бы люди не тешались, как говорится, лишь бы не умирали...

[Aselet Reksavium]

THE END